Перевод: Энди
Что вообще значит «быть счастливым»?
Нацуки Субару считал, что одно из определений счастья — это неизменность.
Когда завтрашний день не отличается от сегодняшнего, когда сегодняшний не отличается от вчерашнего; когда тянется череда дней, в которых ничего не меняется, — вот это, по мнению Субару, и есть счастье.
Разумеется, прожить жизнь так, чтобы абсолютно ничего не менялось, невозможно.
Течение времени порождает перемены, ведёт к износу и в конце концов приводит либо к развитию, либо к упадку.
Так куда же движусь я, попав в этот иной мир? Вперёд? Или назад?
Если говорить о переменах, то не было перемены более разительной, чем падение из мира обыденного в мир необычайный.
Смену обстановки, изменение обстоятельств, перемену положения, трансформацию образа жизни — всего этого Нацуки Субару боялся больше всего, ненавидел больше всего, сторонился больше всего.
Поэтому, даже оказавшись в мире, где всё до неузнаваемости изменилось, он изо всех сил, до одержимости, пытался найти то, что осталось неизменным.
Он не хотел отпускать то, что однажды обрёл; цеплялся, хватался за это, и всё же…
И всё же… я…
Очнувшись, Субару нахмурился, не узнавая потолок над собой.
Это был не привычный своей безвкусной роскошью потолок особняка Розвааля и не простой, но ухоженный потолок гостиницы. Разумеется, это была и не его родная комната с её милой сердцу обшарпанностью.
Разглядывая бессмысленно высокий потолок, Субару несколько секунд плыл в тумане спутанного сознания.
Для него, обычно просыпающегося мгновенно, подобное состояние утренней рассеянности было в новинку. Он смаковал это непривычное ощущение, пытаясь наощупь откопать в памяти хоть что-то.
Что произошло перед тем, как он уснул? И где он вообще находится?
Виски пронзила тупая боль, и на приоткрытых глазах выступили слёзы.
Были ли они от боли или просто от состояния после пробуждения, он не знал.
Он осторожно вытер выступившие капли рукавом и вдруг заметил что-то странное на своём правом запястье.
На запястье, видневшемся из-под манжеты, красовался уродливый шрам, которого он не помнил.
Рубцы, опоясывающие руку с внутренней и внешней стороны, слегка немели, и…
— Вспомнил.
Как же унизительно с ним обошлись, что на память остались такие шрамы.
А раз шрамы на месте, это значит…
— …что я не умер, да?
Произнося эти слова, Субару не осознавал, насколько они самонадеянны и высокомерны.
Более того, он даже не догадывался, чего на самом деле желала его душа.
Лишь только…
— Субару, ты проснулся?
Этот щекочущий слух, подобный звону серебряного колокольчика, голос сейчас показался ему невыносимо чужим.
Он повернул голову на звук.
Рядом с кроватью, на которой он лежал, стояла Эмилия и шла к нему.
На ней было то же платье, что и в зале во время начала Королевского Отбора.
Наряд, в основе которого лежал белый цвет, не отличался аристократической вычурностью, но прекрасно гармонировал с её чистым и благородным обликом. Белый плащ, ставший её неизменным спутником в прогулках, был аккуратно сложен и лежал у неё на руках.
Сравнив её облик с оранжевыми лучами солнца, проникавшими сквозь окно, Субару решил, что времени прошло не так уж много.
Может, несколько часов. Учитывая, что Отбор начался ближе к полудню, он был без сознания часа четыре, не больше.
— Как твои раны? Феррис лечил, так что, думаю, всё в порядке, но…
Эмилия подошла ближе, в её взгляде читалась тревога. Когда её аметистовые глаза опустились на запястье Субару, она болезненно прищурилась при виде ужасного шрама.
Хотя этот взгляд и был полон беспокойства о его состоянии, Субару ощутил себя так, словно его застали за чем-то постыдным. Он поспешно спрятал правую руку за спину.
— А-а, эм, ну-у, на первый взгляд вроде нигде ничего не болит. Честно говоря, даже жутко становится от того, что я снова чувствую свой зуб, который мне выбили.
Он пошевелил языком во рту, содрогнувшись от ощущения переднего зуба, которого, по идее, быть не должно.
Как жаль, что он был без сознания во время лечения. Интересно, выбитый зуб регенерировал или был создан заново?
Субару понял, что не только раны во рту, но и все остальные травмы по всему телу были исцелены, и в очередной раз поразился всемогуществу целительной магии этого мира.
Если за четыре часа можно полностью вылечить переломы, рваные раны и даже восстановить потерянный коренной зуб, то больницы в его родном мире остались бы без работы.
— Хотя стоп. Вряд ли это подействует на болезни. Если так подумать, у больниц всё ещё есть преимущество…
— Магия Воды воздействует и на внутренние недомогания, так что, думаю, Субару, тебе не о чем беспокоиться.
— Теория о всемогуществе магии подтвердилась. Прощай, Белая Башня¹. Передавай привет Чёрному Джеку².
¹ Белая Башня — так в Японии часто образно называют большие, современные больницы.
² Чёрный Джек — главный герой одноимённой манги Осаму Тэдзуки, гениальный, но нелицензированный хирург.
Субару отпустил легкомысленную шутку, пытаясь вернуть языку привычную влажность. Но Эмилия, казалось, уловила его внутреннее смятение, и скорбь в её глазах никуда не делась.
И именно это сочувствие сейчас ранило его больше всего.
— Эм-м… кстати, Отбор благополучно закончился? — спросил Субару, пытаясь уйти от её взгляда и затянувшегося молчания.
Эмилия чуть склонила голову и ответила: — В общих чертах — да. Мы высказали друг другу всё, что хотели, ещё в большом зале, так что после этого оставалось лишь уладить мелкие детали. Почти всё закончилось тем, что Розвааль просто кивал.
Наверное, когда дело доходило до тонкостей, для Эмилии, всё ещё изучавшей искусство управления государством, это было слишком тяжёлой ношей. Субару уловил в её голосе нотки сожаления о собственном бессилии и, к своему стыду, почувствовал облегчение.
Облегчение от жалкого осознания, что и Эмилия в том зале почувствовала свою беспомощность и горечь.
Словно пытаясь скрыть тёмное чувство, зародившееся внутри, Субару поднял голову и, быстро отведя взгляд, спросил: — А где сейчас Розвааль? В зале он, честно говоря, тоже был не особо заметен.
— Как только он выполнил свои обязанности моего покровителя, то переключился на работу придворного мага. Хоть он и такой, здесь на него, похоже, полагаются… Впрочем, не мне говорить, ведь я ничего не могу без него.
В отличие от той уверенности, с которой она отстаивала свою позицию в зале, сейчас в мыслях Эмилии сквозила какая-то подавленность и слабость. Если она сравнивала себя с другими кандидатами и из-за этого впала в уныние, то, по мнению Субару, она слишком себя недооценивала.
Конечно, если оценивать по полученному образованию или происхождению, то шансы Эмилии были весьма плачевны уже из-за того, что она — полуэльф.
Но её утверждение о том, что судить нужно не по этим факторам, а по тому, какой она станет в будущем, было вполне логичным. И в её поведении в тот момент было что-то такое, что заставило задуматься даже тех консервативных стариков.
Всё то, чего, по её мнению, ей не хватало, можно было со временем приобрести.
Но самое необходимое для борьбы за престол — это у неё было с самого начала, так он думал.
Поэтому Субару считал её терзания необоснованными. И он был уверен, что для участия в Королевском Отборе ей не хватало совсем другого. И, словно боясь, что она это осознает, он заговорил: — В таком случае, как только Розвааль закончит там свои дела, немедленно возвращаемся в гостиницу. Заберём Рем и будем разрабатывать дальнейшую стратегию. Кстати, в замке ещё остались какие-то дела?
— Субару.
— Если нет, то отлично. Неизвестно, где тут чьи глаза и уши, так что в идеале нужно вернуться в особняк. Там-то мы и обсудим всё поподробнее… Хотя нет, раз уж мы приехали в столицу, может, для начала стоит заручиться поддержкой влиятельных лиц…
— Субару…
— Нет-нет, наоборот, может, стоит договориться с другими кандидатами о каких-то условиях? Сложно решить, где и как лучше действовать…
— Субару! — резко позвала Эмилия, прерывая его словесный поток, которым он пытался выиграть время.
Субару невольно замолчал и перевёл на неё свой блуждающий взгляд.
Прямо и неотрывно, аметистовые глаза смотрели на него.
— …Нам нужно поговорить, — тихо, но с такой непоколебимой твёрдостью произнесла она, что слова эти тяжело отозвались в его душе.
Субару сел, используя кровать как стул. Эмилия стояла напротив, прислонившись к стене у входа. Она крепко сжимала в руках плащ.
Её пальцы, напряжённые до побелевших костяшек, бессознательно выдавали, что предстоящий разговор будет совсем не из тех, что ведутся с весёлой улыбкой.
— Я хотела о многом тебя спросить… но тогда было не место и не время… Очень о многом.
— Ага, ну, наверное.
Эмилия, нерешительно подрагивая губами, словно не зная, с чего начать, перебирала темы.
Её колебания, её сомнения были понятны.
В конце концов, это были его поступки. Вероятно, для неё всё это было за гранью воображения, и она хотела получить объяснения по каждому пункту.
Поэтому, если уж говорить начистоту, Эмилии следовало спрашивать не обо всех сегодняшних поступках Субару, а об их истинной причине.
И на этот вопрос Субару мог бы без тени смущения дать один-единственный ответ.
Но…
— Эм, так… почему ты… подрался с Юлиусом?
Она выбрала не ту тему, которую ждал Субару.
Более того, это был как раз тот вопрос, от которого он невольно морщился. Уголки его губ скривились в ироничной усмешке оттого, что она, хоть и подбирая слова, назвала это «дракой».
— Что за ужасное выражение лица?
— Да так, ничего. Просто не думаю, что то жалкое зрелище можно назвать таким красивым словом, как «драка». Вот и усмехнулся.
То, как односторонне его избили, следовало бы назвать не дракой, а скорее расправой. Или, как выразился сам Юлиус, «наказанием».
В отличие от опустошённой души Субару, на лице Эмилии отразилась боль. Неудивительно, что она была поражена: Субару, обычно отвечавший шуткой, сказал это с явным самобичеванием.
Её блестящие бледные глаза затуманились от скорби.
— Наверняка была какая-то причина, верно? Я знаю тебя, Субару, наверняка это было что-то важное…
— Причина, да?
Юлиус появился в комнате ожидания, когда Субару был совершенно подавлен. Когда тот позвал его на тренировочную площадку, Субару тут же понял: это расплата за его хамство в зале.
Он хоть и смутно, но осознавал разницу в силе между собой и Юлиусом. В обычных обстоятельствах он, сославшись на боль в животе, уклонился бы от поединка, сорвав планы противника. Таков был его характер, и отчасти он понимал, что так и следовало поступить.
Но по факту Субару взял в руки деревянный меч и бросил вызов противнику, победить которого не было ни единого шанса, — и в итоге оказался избитым до полусмерти.
Почему он так поступил? Ответ был…
— Я хотел… проучить его хоть раз.
— А?
— И в зале, и в комнате ожидания он… этот ублюдок… сказал, что я… недостоин. Я и сам это знаю. Прекрасно знаю. То, что у меня не хватает сил, — это я знаю лучше всех, мне не нужно, чтобы кто-то мне на это указывал. Но!
Он поднял голову, взглянул на сереброволосую красавицу, на её растерянные глаза.
— Я хотел показать. Показать, что меня ещё рано списывать со счетов. Нет, не так. Я просто… хотел стоять с тобой наравне. Если бы я мог хоть на малую часть доказать ему это, я бы… я бы стал… лучше, наверное…
Слова путались. Захлёстнутый бушующими в голове эмоциями, Субару опустил лицо и, сжав лежащие на коленях кулаки, прикусил губу.
Как же он ненавидел себя за то, что не мог подобрать нужных слов. Если бы только он мог выплеснуть всё, что кипело в груди, все свои чувства, как они есть, ему не пришлось бы так мучиться.
— Субару…
— Это было упрямство. Он назвал меня жалким, бесполезным, мешающим… и я возненавидел его за то, что он пытался отделить меня от тебя… Я хотел заставить его взять свои слова обратно, и потому бросил ему вызов.
В конце концов, всё сводилось именно к этому.
Юлиус, который в том зале обвинял его яростнее всех, называя его недостойным Эмилии. Но Субару и сам это знал лучше кого-либо.
Он отчаянно пытался скрыть это, создавая вокруг себя иллюзию. И не мог простить того, кто так легко сорвал с него эту маску.
Он отчаянно пытался прикрыть то, что выставили на всеобщее обозрение.
И, наверное, именно это и привело к такому позорному результату — он оказался поверженным в луже собственной крови.
Услышав бессильный ответ понурого Субару, Эмилия тихо вздохнула.
Наверное, она ожидала чего-то более существенного. Неизвестно, какой идеальный ответ она хотела услышать, но реальность — упрямство Субару — обманула её ожидания.
Это разочарование вырвалось из её уст едва слышным шёпотом: — И… ради этого?
— Для меня… это было важно!
Для Субару это было принципиально важно.
Признай окружающие эту простую, незначительную вещь, и Субару смог бы гордо расправить плечи.
Но одно лишь осознание этой незначительной вещи терзало Субару чувством стыда, сковывая его по рукам и ногам.
И он больше не мог догнать её, так уверенно идущую вперёд.
Однако Эмилия не поняла этих цепляющихся за последнюю надежду чувств Субару.
Услышав его вымученный ответ, она прикрыла рот ладонью и, словно выдавливая сквозь пальцы, прошептала дрожащим голосом: — И это… это и есть причина, по которой ты так сражался?
— Да.
— Терпел такую боль, так мучился, и всё равно?
— Да.
— Использовал магию, когда я просила тебя не использовать?
Лицо Субару, до этого опущенное в детской обиде, напряглось.
Козырь, последний приём, крайняя мера — как это ни назови, Юлиус счёл это жалким трюком.
Сила, которую Субару кое-как обрёл в этом мире.
Во второй петле — в особняке — он полагался на неё как никогда. То, что её так легко одолели, потрясло его до глубины души.
Чувство беспомощности, словно все его дни, проведённые в этом мире, были разом перечёркнуты.
— Субару, ответь.
— ...
— Ты правда… использовал магию по этой причине?
— Эмилии… тан…
Дрожащий голос требовал от Субару, терзаемого чувством бессилия, признания.
Та, что задавала вопрос, не понимала, насколько это было жестоко и беспощадно.
Поэтому Субару, так и не решившись посмотреть на неё, слабым голосом произнёс: — Эмилии не понять.
— ...
Сказав это, Субару тут же понял, что это была не более чем жалкая отговорка.
Худшая из всех — та, что отвергает попытку понять и разрывает всякую связь.
Повисла тишина.
Субару знал, что его слова пресекли дальнейшие расспросы, и Эмилия, несомненно, это поняла.
Он хотел избежать дальнейшего копания в причинах той «драки».
Куда ни копни, куда ни загляни, Субару не смог бы дать ответ, который бы её устроил. Продолжать эту тему — значит лишь бередить раны друг друга.
— Ясно.
До Субару, так и не решавшегося поднять голову, донёсся тихий, словно выдох, голос.
Этот звук, похожий на вздох, означал, что она приняла его слова и больше не намерена углубляться в эту тему.
Почувствовав облегчение, Субару расслабил плечи и выдохнул.
Он решил, что раз не смог дать ей желаемого ответа, то должен хотя бы помочь ей в будущем.
— Субару, давай поговорим о будущем.
— А? Да, я и сам собирался. Хотя сначала нужно спокойно выслушать обстановку, прежде чем что-то решать. Первым делом надо встретиться с Роз-чи и…
— Мы с Розваалем завтра же вернёмся в особняк. А ты останешься в столице.
Субару не мог понять смысл сказанных слов и лишь тупо переспросил: — А?
В ответ на его недоуменный взгляд Эмилия ответила голосом, в котором старалась подавить все эмоции:
— Мы же так договаривались, помнишь? Ты, Субару, приехал в столицу, чтобы вылечить свои истощённые врата. Я договорилась об этом с Феррисом, так что тебе остаётся только пройти лечение и сосредоточиться на восстановлении.
— Постой-ка…
— Пока ты будешь в столице, о тебе позаботится Феррис… то есть, дом Карстен. Рем я тоже оставлю с тобой, так что не волнуйся. А когда лечение закончится, тогда и поговорим.
— Да постой же ты! — крикнул Субару, поняв, что все его дальнейшие планы были озвучены без его ведома.
Он поднял голову, чтобы посмотреть ей в лицо, от которого всё это время отводил взгляд.
Но…
— Эмилия…
— Это уже решённое дело. Сосредоточься на лечении.
Эмилия повернулась к нему спиной, давая понять, что разговор окончен, и направилась к двери.
Субару ощутил леденящий холод, глядя на неё — её лица не было видно, её эмоций нельзя было прочесть. Он инстинктивно протянул руку, чтобы схватить за край её удаляющегося платья.
В глазах потемнело, словно ослабленное кровопотерей тело пыталось помешать ему, но кончики его пальцев всё же коснулись её спины.
— Почему… так внезапно? Я же…
— Потому что ты, Субару, всегда так себя ведёшь, когда я рядом, разве нет? — ответила Эмилия, не оборачиваясь, на его жалкий, цепляющийся голос.
Субару замер, а Эмилия, подняв голову, посмотрела вверх и продолжила: — Так было, когда мы впервые встретились. Так было, когда в особняке происходило столько всего. И сегодня тоже… Всё это ведь потому, что я была рядом, правда?
— Не надо так… говорить
Сказать «обиженно» было бы слишком мягко.
Это был откровенный, полный упрёка тон. На эту необычную для Эмилии саркастическую фразу, пропитанную негативными эмоциями, Субару смог лишь слабо возразить.
По её словам выходило, что Субару совершенно не ценили.
Смысл был тот же, что и в его собственных словах, но путь к нему был иным.
Хотелось, чтобы она поняла хотя бы это.
— Я не это имел в виду… Я просто…
— Просто что?
— Я просто хотел что-то сделать для Эмилии-тан, вот и…
— Для меня?
На её переспрос Субару утвердительно кивнул.
Хотя она стояла к нему спиной и не видела этого жеста, по движению воздуха она, должно быть, поняла. Что подумала Эмилия, всё так же глядя вверх, было неизвестно, но на несколько секунд между ними повисла тишина.
— Может, для себя?
От звука этих слов у Субару перехватило дыхание.
Тишину сменила пустота, захлестнувшая его разум.
На смену замешательству пришло непонимание, и прежде чем появились слова, прежде чем вскипели чувства, сердце пронзила пустая, тупая боль.
Он не понял, что ему сказали.
Он не понял, что хотели сказать.
Грустно, больно, обидно, печально, злиться, плакать — он не знал, что чувствовать.
— Я… я просто, для тебя…
Хотел сделать то, что тебя порадует.
Хотел помочь в том, чего ты желаешь.
Хотел защитить тебя от всего, что причиняет тебе грусть.
Субару всегда считал, что именно это лежит в основе всех его поступков.
И он верил, что эти поступки, даже без слов, будут понятны ей.
Эта эгоистичная, не принимающая во внимание чужих чувств, убеждённость…
— Ай! — от неожиданности воскликнул Субару, когда ему в лицо швырнули что-то мягкое.
Находясь в прострации, он машинально смахнул это с лица и краем глаза заметил, что на кровать упал белоснежный плащ с вышитым на нём соколом.
Он понял, что этот плащ только что был в руках у Эмилии, и что это она швырнула его в него.
Но этот грубый жест никак не вязался с её образом.
Разум понимал, что это сделала она, но чувства отказывались в это верить.
Ведь в глазах Субару Эмилия всегда была доброй, исполненной почти материнской заботы. Упрямица, которая сама в этом не признавалась, но всё же не могла перестать помогать другим — такая добрая девушка.
Поэтому Субару не мог принять то, что происходило на его глазах.
Он не мог поверить, что девушка, в доброте которой он был так уверен, совершила такой до бессилия грубый поступок. Его сознание застыло.
— Э-эмилия-тан?. — позвал он, всё ещё не в силах осознать реальность.
Она стояла совсем близко, на расстоянии вытянутой руки.
Эмилия, до этого стоявшая к нему спиной, обернулась. Её длинные, прекрасные серебряные волосы качнулись, словно отражая её чувства, и аметистовые глаза смотрели на него сверху вниз.
Он впервые видел её глаза, подрагивающие от бури эмоций.
Впервые видел её напряжённое лицо, стиснутые до боли губы, сдерживающие дрожь.
Почему? Ведь такие эмоции, такой взгляд ей совсем не шли.
И всё же, не было никаких сомнений, что и то, и другое было направлено на него.
Понимая всю неуместность своих чувств, Субару, глядя на неё, на её обнажённые чувства, подумал, как она прекрасна.
— Хватит лгать, будто всё это ради меня!
Волна эмоций превратилась в слёзы, наполнившие её аметистовые глаза.
Эмилия коротко мотнула головой, словно выплёскивая всё, что накопилось.
— То, что ты пришёл в замок, то, что дрался с Юлиусом, то, что использовал магию… Всё это, по-твоему, ради меня? Я ни разу тебя об этом не просила!
— …!
— Всё, что я хотела, чтобы ты сделал, Субару, я просила тебя об этом!
— ...
— Помнишь? Помнишь, о чём я тебя просила, Субару?
— Я…
Мысли Субару застыли, когда она так ясно отвергла все его действия.
Он не мог даже попытаться отыскать в туманных воспоминаниях ответ на её вопрос.
Но Эмилия, видимо, и не ждала от него ответа. Она тихо выдохнула и, крепко зажмурившись, сказала: — Я просила тебя, Субару, ждать меня в гостинице вместе с Рем.
— ...
— Я просила тебя не использовать магию, потому что не знала, что станет с твоим телом, если ты ещё больше истощишь свои врата.
Он помнил обе эти «просьбы».
Обе они были произнесены с заботой о его благополучии, с желанием, чтобы он оставался в покое. Субару выслушал их, но всё равно поступил по-своему.
И всё это было продиктовано почти нездоровой одержимостью, желанием, несмотря на собственное состояние, помочь ей.
Он мог бы пренебречь этими просьбами, оправдав себя, если бы принёс взамен достойный результат.
Он не думал об этом так прямо, но подобное легкомыслие всегда было в глубине его души.
Но в итоге Субару не только проигнорировал просьбы Эмилии, но и не добился ничего путного, а лишь подвёл её.
Но всё же, источник его действий, их начало, было несомненно…
— Я виноват, что не послушался, я понимаю. Правда. Я очень раскаиваюсь. Но! Но это не так. Всё не так. Я… я делал это не для себя…
Он хотел, чтобы она поняла хотя бы это — что первоначальный порыв был искренним.
Но язык Субару, словно сведённый судорогой, отказался складывать дальнейшие слова.
Субару в раздражении прикрыл рот рукой, не в силах справиться с бунтом собственного тела. Эмилия с грустью смотрела на его жалкий вид.
Её взгляд, чувство вины, сковавшее его, — всё это заставило Субару съёжиться, и он слабо произнёс: — Эмилия… ты мне… не веришь?
Это были донельзя эгоистичные, себялюбивые, односторонние слова.
Слова, которые нельзя было произносить. Особенно тому, кто только что сам отказался понять другого.
— Я хочу верить… Я хочу верить тебе, Субару.
Её голос срывался на плач.
Возможно, она и вправду плакала.
Но у Субару не хватило смелости это проверить.
Не хватило смелости поднять голову и посмотреть в лицо девушке, которую он так любил.
Она могла плакать, он мог быть причиной её слёз.
Он бежал вперёд, лишь бы не видеть этого лица, но в самый ответственный момент, Нацуки Субару…
— Это ты, Субару, не давал мне поверить в тебя!
Эмоции взорвались.
Она всегда была спокойной, рассудительной. Да, она злилась раньше, но никогда не теряла самообладания.
Но теперь оковы спали, и Эмилия, дав волю чувствам, выкрикнула: — Ты же не сдержал ни одного своего обещания! Ты обещал… но потом с лёгкостью разорвал все обещания и пришёл сюда!
Он растоптал их.
Обещания, а значит, и доверие.
И всё это под предлогом, понятным лишь ему самому, — «ради неё».
— Ты не держишь обещания, данные мне, но при этом хочешь, чтобы я тебе верила… Как я могу? Не могу… я не могу…
Он хотел крикнуть во весь голос: «Нет!».
Но в реальности его горло лишь дрожало, не издавая ни звука, а голова, словно налитая свинцом, оставалась понуро опущенной.
Он дрожал, плакал, был во власти эмоций, но перед девушкой, которая ждала от него честного ответа, он волей-неволей выбирал предательство и отворачивался.
Субару по-детски отмахивался от руки, которую Эмилия всё ещё пыталась ему протянуть. Видя его упрямство, она сделала несколько коротких вдохов и спросила: — Скажи, Субару. Почему ты так упорно пытаешься мне помочь?
Это, должно быть, был вопрос, который Эмилия много раз хотела задать, но не решалась.
То, как легко и без запинки он слетел с её губ, говорило о том, что она бесчисленное количество раз прокручивала его в мыслях.
Она наверняка задавалась этим вопросом каждый раз, когда видела, как Субару, весь в ранах, бежит вперёд, смеётся, стиснув зубы от боли, бросается в самую гущу смертельной опасности. Но каждый раз она молчала.
И то, что этот вопрос наконец был задан здесь и сейчас, было неизбежно.
Если бы она не выплеснула его, ей пришлось бы вечно носить эту ношу в себе, терзаясь от непонимания, глядя, как Субару продолжает жертвовать собой ради неё.
Субару понял, что Эмилия указала ему путь к спасению.
Он думал, что все слова будут пустыми, что после всех нарушенных обещаний она ему не поверит, но это был вопрос, на который он мог ответить искренне.
Почему Субару готов на всё ради Эмилии?
Почему с самого своего появления в этом мире он так одержим ею?
Потому что…
— Ты помогал мне с самой нашей первой встречи. Я никогда не забуду то, что произошло в доме краденого. И в особняке тоже. Ты всегда был таким. Скажи, почему? Почему ты так много для меня делаешь?
Для Эмилии всё, что Субару делал для неё, было непостижимо.
С её точки зрения, он появился из ниоткуда, спас ей жизнь, без всяких объяснений стал служить ей, а как только она начала ему доверять, предал это доверие, совершив глупость.
Для неё он был таким вот непонятным существом.
Но у Субару была ясная причина.
Она думает, что ничего для него не сделала, но это совсем не так.
Она давала ему очень многое. И он лишь отчаянно пытался вернуть ей хоть малую толику того, что получал.
Начал не он. Начала она.
Поэтому ответ Субару был…
— Я хочу что-то для тебя делать, потому что ты… спасла меня…
— Я? Тебя, Субару?
— Да.
В мире, куда его внезапно забросило, где он не знал, куда идти, где столкнулся с неотвратимой жестокостью, в мире, который мог для него закончиться в любой момент…
— Ты, наверное, не представляешь, каким спасением для меня стал твой поступок. Но я… я был спасён настолько, что не могу выразить это словами.
То, что сделала тогда Эмилия, было не просто спасением жизни.
Эмилия спасла тогда не жизнь, а самого Субару.
Он пытался выразить это словами, но это было что-то, что нельзя было выразить. Поэтому ему оставалось лишь пытаться придать этому бесформенному чувству хоть какую-то форму и передать его Эмилии вместе со своей любовью.
— Я не понимаю, Субару…
Её слова прозвучали слабо, затухая на конце.
Субару, глядя на её исчезающий образ, потянулся к ней, словно цепляясь за последнюю надежду.
— Это и неудивительно. Но это правда. Ты спасла меня. И то, что я делаю, — это благодарность за спасение… но сейчас…
Он хотел добавить «это уже не только благодарность», но слова не успели сорваться с его уст.
— Я же говорю, что не понимаю!
Она замотала головой, её серебряные волосы разметались. До неё, захлёстнутой эмоциями, было не достучаться.
Эмилия смотрела на Субару заплаканными глазами, её плечи дрожали от тяжёлого дыхания.
— Я спасла тебя? Этого не может быть. Мы впервые встретились в доме краденого, и до этого у нас не было никаких точек соприкосновения!
— Нет, выслушай…
— Если бы мы встречались до этого, если бы это было правдой, то я… я бы тоже…
Эмилия закрыла лицо руками, прячась от Субару. Она ушла в свою скорлупу, и у его голоса не было сил её остановить.
Он не знал, что именно так задело её.
Но даже не зная, он должен был найти слова.
Поэтому, подгоняемый эмоциями, Субару воскликнул:
— Ты можешь не понимать, но выслушай меня. Это правда! Я встретил тебя, когда впервые попал в этот мир, и ты…
В этот момент мир замер, и Субару понял, что пересёк черту.
Время застыло, всё вокруг остановилось.
Даже биение его собственного сердца, даже голос Эмилии, который он слышал мгновение назад, — всё стихло. Наступила беззвучная тишина, в которой не осталось даже отголоска пронзительного звона в ушах.
Субару не мог сдержать гнева на свою неосторожность и на тень карателя, не знающую пощады.
Родилась тень. Безжалостный палач явился, не обращая внимания на ярость Субару.
Правая рука, более чёткая, чем прежде, мгновенно сформировалась от кончиков пальцев до плеча и потянулась к Субару. Левая же, недоформированная, доходила лишь до локтя.
Левая рука нежно, с любовью, коснулась его онемевшей щеки.
Правая — проникла в напряжённую грудь и, словно с нежностью, коснулась бьющегося сердца.
Зубы его были стиснуты, когда всё тело пронзила невыносимая боль.
Боль, разрывающая на части, чувство, будто он вот-вот исчезнет, страдание, в котором нельзя было ни закричать, ни извиваться, — всё это было наказанием за нарушение запрета, установленного тенью.
Он не знал, как долго длились эти мучения.
Секунды, минуты, а может, и часы.
Пытаться считать время в застывшем мире — глупая затея, просто игра ума, которая не поможет отвлечься от боли.
Тень исчезла, и мир снова пришёл в движение.
Эмилия перед ним всё ещё была в смятении. Субару, который отчаянно пытался её остановить, мог лишь тяжело дышать, покрываясь холодным потом.
Боль, мука, проклятая тень — всё это мешало ему выразить свои чувства.
Слова, которые он хотел сказать, застряли в горле. Искренние чувства, которые он хотел передать, потеряли свою цель и тяжёлым грузом легли ему на плечи.
— Опять ничего не скажешь, да? — прозвучал в его ушах замороженный голос Эмилии, полный разочарования и отчаяния.
Волны страсти, трепет сердца — всё это, подобно шторму, нахлынуло, перевернуло всё в её душе и унесло прочь.
И Субару, единственный, кто мог её остановить, вместо того чтобы протянуть руку помощи, выбрал молчание.
Хоть это и было не так, ей показалось именно это. А если бы он попытался это отрицать, чёрная тень снова сжала бы его внутренности.
Поднялась неуместная ярость.
Безысходная печаль разрывала грудь.
Что ему было делать?
Когда он пытался искренне выразить свои чувства, Эмилия не хотела его слушать.
Когда он пытался рассказать всё с самого начала, проклятая тень мешала ему.
— То, что я… хочу сделать для тебя, это потому что… ты… ты первая… меня…
— Это была не я, Субару, — с явной печалью в голосе прервала его Эмилия, слушая его слабые, обрывочные слова, произнесённые в страхе перед тёмной рукой. — Ты просто видишь во мне кого-то другого.
— Нет, это не так…
Опустив голову и закрыв лицо ладонями, Субару бессильно прошептал слова отрицания.
Эмилия, которая первой подобрала Субару, упавшего в этот мир. Памяти об этом в ней не было. Эта история, этот мир существовали только внутри Субару.
Но всё же, это точно была она.
Если бы она оказалась в той же ситуации, она бы без сомнения поступила так же.
Тот момент, когда он, брошенный на произвол судьбы в переулке, умирал, когда он спас его — он обязательно бы наступил.
Даже если в этом мире этого не случилось, это точно было.
Даже если в истории этого мира этого не было, она спасала его снова и снова.
Его переполняла благодарность, которую не выразить словами.
Но слов, чтобы передать её, не было нигде в этом мире.
И всё же он верил, что она это чувствует.
Он хотел в это верить. И этим он убеждал себя, что ему позволено быть рядом.
— Почему… почему ты не понимаешь?
— Субару.
— Я… я думал, что Эмилия-тан… что ты поймёшь…
— Удивительная я в твоих мыслях, Субару.
В этой одной фразе звучала такая печальная пропасть, такое душевное отчуждение.
Ошеломлённый Субару поднял голову. Перед ним стояла Эмилия, отвернувшись в сторону.
На её губах играла печальная улыбка, в которой была и самоирония, и жалость к Субару, по-детски упрямо твердившему «не понимаю».
— Ты всё понимаешь, даже если я тебе ничего не говорю. Чувствуешь мою боль, мою печаль, мой гнев, как свои собственные.
— А…
— Если ты не скажешь, я не пойму, Субару.
Отвергнут. Разбит. Иллюзия рассыпалась в прах.
Плечи отяжелели, на всё тело навалилось что-то невидимое, к горлу подступила тошнота. Мир закружился, в груди завихрились мутные, грязные чувства…
Он думал, что Эмилия всё поймёт без слов.
Он верил, что Эмилия почувствует его боль и печаль так же, как свою.
Он надеялся, что Эмилия поймёт и примет все его чувства.
Это было слишком хрупкое, высокомерное, эгоистичное навязывание.
— Мои…
Отвергнут. Отвергнут тем, во что он верил, на что опирался, попав в этот мир.
Он отдавал жизнь, стиснув зубы терпел боль, вытирая слёзы преодолевал печаль — и всё это ради того, чтобы защитить созданный им образ.
И когда он понял, что этот выдуманный, несуществующий идеальный мир с грохотом рушится…
— Всё, что было до сих пор…
Губы дрожали. В глазах горело. Язык немел, сердце колотилось до оглушения.
Он поднял голову. Встретился взглядом с Эмилией. В её аметистовых глазах была лишь печаль. Лицо, которое он увидел в отражении этих глаз, было таким жалким, таким несчастным.
— ВСЁ ДО СИХ ПОР ПОЛУЧАЛОСЬ ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ МНЕ, ТАК?! — истошным, дребезжащим голосом закричал он так, что затряслась комната. — И в доме краденого, когда у тебя украли значок! Я СПАС ТЕБЯ ОТ ЭТОЙ ЧЁРТОВОЙ ПСИХОПАТКИ! РИСКОВАЛ СВОЕЙ ШКУРОЙ! И ВСЁ ЭТО ПОТОМУ, ЧТО ТЫ БЫЛА МНЕ ДОРОГА!
Пальцы, вцепившиеся в простыню, дрожали, впиваясь в ладони до крови.
Его крик срывался, звуча ещё более отвратительно.
— И в особняке тоже! Меня грызли со всех сторон, я был на грани! Мне проломили голову, оторвали её, но я всё равно спас всех в деревне! И Рем, и Рам, для всех всё обернулось лучшим образом! И ВСЁ ЭТО БЛАГОДАРЯ МНЕ, ТАК?!
Он перечислял свои заслуги.
Вспоминал все свои подвиги, пытаясь догнать удаляющуюся тень.
— Если бы не я, всё было бы гораздо хуже! Никто бы не спасся! Никто, никто, никто! Всё, всё, всё! Всё это благодаря мне!
В доме краденого Эмилия должна была умереть. И Фельт, и старик Ром тоже.
Даже пережив это, в особняке погибла бы Рем, погибли бы жители деревни, а проклятие могло бы обрушиться и на оставшихся в особняке Розвааля, Беатрис и Рам. И, конечно, жизнь Эмилии тоже была бы под угрозой.
Именно он устранил все эти угрозы.
Это были его заслуги, результат его действий, которые заслуживали вознаграждения.
Раз он так много сделал, так много отдал…
— ТЫ У МЕНЯ В ТАКОМ ДОЛГУ, ЧТО НИКОГДА НЕ РАСПЛАТИШЬСЯ! — вырвался крик, предавший даже те чувства, что были в основе его действий.
Невознаграждённые чувства, тщеславие, жаждущее похвалы, жажда быть удовлетворённым, эгоизм, желающий быть любимым, — всё это привело находящегося на грани Субару к этим словам.
И это было для них обоих решающим.
— Да, ты прав.
Тихий, дрожащий голос донёсся до него, тяжело дышавшего, покрывшегося потом.
В этом голосе было и согласие, и смирение, и решимость.
То есть — конец.
— Я перед тобой, Субару, в огромном, невероятно большом долгу.
— Да, это так. Поэтому я…
— Поэтому давай я верну тебе их все, и на этом всё закончим.
От этих чётких, ясных слов он вскинул голову.
И, увидев в глазах Эмилии, смотрящей на него, лишь пустоту, он, вспомнив свои слова, понял, что совершил непоправимое.
Поддавшись порыву, унесённый потоком эмоций, он сказал то, чего говорить было нельзя.
Он растоптал самые чистые свои чувства, истоки своих эмоций, и детской истерикой всё разрушил.
Если отношения между ними сводятся к «долгам и расплатам», то…
— Нет… нет, нет, нет, нет, я не это хотел сказать…
Если чаши весов «долга и расплаты» уравновесятся, то отношениям придёт конец.
Если в бескорыстные порывы, в желание что-то сделать для другого, внести расчёт, то иначе и быть не может.
— Достаточно Нацуки Субару.
С самого их знакомства она всегда по-дружески звала его по имени.
И когда она назвала его по полному имени, Субару с опозданием понял, что всё кончено.
Эмилия не протянула руки поникшему Субару.
Она, словно отряхиваясь, качнула серебристыми волосами, повернулась к нему спиной и сказала:
— Позже придёт Рем, слушайся её. Я ей всё поручу, что касается твоего пребывания в столице.
Он не мог ответить. Да от него и не ждали ответа.
Эмилия уходила, отдалялась. У Субару не было сил не то что протянуть руку к её спине, но даже проводить её взглядом.
Расстояние физическое. И расстояние душевное, которое стало ещё больше.
— Я ведь… — вдруг остановилась у двери Эмилия, её шёпот упал в тишину комнаты.
Она говорила скорее себе, чем Субару, тихим-тихим голосом.
— Я… надеялась. Что, может быть, Субару… может быть, только ты не будешь относиться ко мне по-особенному. Что ты будешь видеть во мне обычного человека, обычную девушку, не делая различий…
Она, просившая о справедливом отношении в том зале.
Тот факт, что она полуэльф, должно быть, причинял ей столько боли, что даже такая простая вещь стала для неё заветным желанием.
Но…
— Это невозможно.
Субару тоже ответил тихим шёпотом.
Бормотание Эмилии не было обращено к нему, и его ответ тоже был скорее для себя.
Он повторил её слова про себя и слабо, бессильно покачал головой.
— Даже если собрать всех людей в мире, это невозможно. Эмилию… только тебя, я никогда не смогу воспринимать так же, как остальных.
Это была единственная, неоспоримая правда.
Щёлкнул замок, и в комнате стало тихо.
Субару остался один. Он свернулся калачиком на кровати, его взгляд блуждал по комнате.
Вдруг он заметил плащ, зацепившийся за край кровати и почти упавший на пол.
Он протянул руку, притянул его к себе и обнял. Ему показалось, что в ткани ещё сохранилось тепло того, кто его держал, и Субару, словно пытаясь удержать это угасающее тепло, прижал плащ к груди.
…И в этот день, Нацуки Субару, впервые оказался в ином мире по-настоящему один.