— Что со знаменем?
— Всё в порядке.
Командира роты княжества Азпен не слишком радовала текущая операция.
Но что мог поделать простой командир, если приказ спустили сверху?
Сказано грызть — значит, грызи.
Вот он и грыз. И в процессе возникла небольшая проблема.
Несколько науриллийских крыс проникли в лагерь и устроили поджог.
Несмотря на то, что больше половины его сил было в засаде в зарослях высокой травы, они допустили проникновение.
Как бы ему ни не нравилась эта операция, она уже началась.
Потерпеть здесь поражение — означало ударить в грязь лицом.
А провал был и вовсе недопустим.
— Вам следовало бы организовать оборону тщательнее, — сказал хранитель знамени. От его слов у командира роты на лбу вздулась вена.
«Ублюдок, которого одним ударом меча можно отправить на тот свет, ещё и смеет мне дерзить», — с досадой подумал он. Но что тут поделаешь? Дыра в обороне лагеря действительно была.
— Верно, — бросил командир и, откинув полог шатра, вышел наружу.
Он не мог понять, как такое произошло.
«Да и возможно ли это вообще?»
То, что враг обнаружил их расположение? Ладно, допустим, это возможно.
Но что дальше?
Отрядом меньше десяти человек пройти мимо его войск, скрытых в зарослях, и атаковать знамя в главном лагере?
Командир роты верил в своих людей.
И это было естественно.
Его прозвищем было «Дьявол-командир».
Он получил его за то, что подвергал своих людей немыслимо жестоким тренировкам.
«Нужно харкать кровью на учениях, чтобы не харкать ею, умирая на поле боя», — таков был его девиз.
Именно таких солдат он и взрастил.
«И они прорвались сквозь такую оборону?»
Проигравший бой солдат — не редкость. Но солдат, проваливший дозор, — уже не солдат.
В это командир верил свято.
Так что же, винить своих людей за провал в обороне?
Бездумно обвинять их было бы глупостью.
Тот, кто все это спланировал и осуществил, был далеко не из простых.
Отвага, позволившая малой группой войти в самое сердце вражеской территории.
Мастерство, позволившее схватиться с командиром его взвода и выжить.
И безупречное завершение — поджог и отход.
Да, командир взвода упустил его, потому что позади разгорелся пожар, но всё же…
«Удача — это тоже часть мастерства».
Командир азпенской роты, проведший долгие годы на полях сражений, знал цену удачи.
Он обратился к ожидавшему его приказов адъютанту.
— За исключением командира взвода, который на дежурстве, созвать всех командиров.
— Так точно, командир.
Его рота хоть и находилась в составе батальоно, но обладала определённой автономией в проведении операций.
То есть, это была отдельная рота.
А отдельным ротам обычно давали прозвища.
Их подразделение называлась «Серые Псы».
В Азпенском княжестве серые псы славились своей невероятной целеустремлённостью.
Говорили, что серый пёс, выбрав себе цель, не успокоится, пока так или иначе не добьётся своего.
Будь то любовь или битва.
Благодаря этому роту «Серых Псов» иногда называли «Неотступные Ухажёры».
И сейчас командир этой роты наметил себе в жертвы неизвестного ему командира вражеского разведотряда.
«Я непременно найду его и убью».
Серый Пёс выбрал свою жертву.
Командир роты снова и снова повторял про себя эту клятву.
Что он обязательно поймает и прикончит его.
Над его головой, то ли по воле шамана, находившегося в шатре, то ли по другой причине, начали сгущаться тучи.
Казалось, скоро пойдёт дождь.
В последнее время редкие дожди были по большей части делом рук шамана, обосновавшегося сейчас в этом шатре.
И этот шаман был ключевой фигурой в нынешней тактической схеме.
Хоть она по-прежнему была ему не по душе, нельзя было отрицать эффективности этой операции.
Если бы этот план был полным бредом, командир отдельной роты «Серые Псы», также известной как «Неотступные Ухажёры», ни за что на свете, даже под страхом смерти, не согласился бы в нем участвовать.
Победа, гарантированная заранее.
И хотя это не имело ничего общего с кипевшей в нём жаждой мести, от одной мысли о таком сражении ему становилось невыносимо скучно.
* * *
— То есть ты хочешь сказать, что вы случайно заметили вражескую засаду, потом так же случайно проникли в их основной лагерь и случайно подожгли его?
Сказанное вслух звучало даже более нелепо.
Энкрид не стал ни кивать, ни оправдываться — просто сухо пояснил:
— В тот момент мне показалось, что это было наилучшее решение. Всё остальное вышло само собой.
Командир разведотряда озадаченно моргнул.
Это сейчас он… что сказал?
По возрасту — почти как он сам,
а в командирах оказался лишь по случайности.
Меч достаёт по любому поводу, а боевых навыков — с гулькин нос.
Таков был его образ: командир-катастрофа.
Но если послушать, что именно он сделал — даже из его собственных, скупых слов это звучало… внушительно.
А уж рассказы выживших бойцов — и вовсе выходили за рамки.
— Слухам, видимо, верить нельзя… Если будет возможность, я хотел бы поучиться у него, — это был Эндрю, который перед уходом казался таким заносчивым, что вызывал беспокойство.
«Я уж думал, не случится ли с ним чего, если я его так отпущу».
У него силой отобрали командование разведотрядом, а он говорит, что это было правильно. Более того — выразил желание учиться.
«Это тот самый Эндрю, которого я знал?»
— Если судить только по боевым навыкам, он превосходит уровень среднего солдата, — добавил Мак, тот самый, что всегда ходил рядом с Эндрю, словно нянька.
Отчасти он и доверил Эндрю разведотряд, полагаясь на Мака.
И такой человек признал его. Причём, признал его мастерство.
— Он многое знает. Мы просто делали, что он говорил, и вот что из этого вышло, — последним был Энри, степной охотник.
Оценки бойцов были удивительно едины. Они просто верили и следовали за ним.
Навряд ли все они просто сговорились.
Значит… всё это действительно было.
Энкрид захватил командование разведотрядом, всего лишь с десятью бойцами, избежал внимания врага, устроившего засаду в зарослях высокой травы, поджёг вражеский лагерь и вернулся живым.
«Да возможно ли это?»
Казалось, нет.
Но раз уж они и лагерь подожгли, и расположение врага выяснили, сказать ему было нечего.
Он пытался ещё раз осмыслить всё услышанное, но это лишь снова вызывало замешательство.
То, что они замерли посреди врагов, а те сами их обошли.
То, что они в темноте пересекли вражеский лагерь, и их никто не заметил.
— Э-э… гм… похоже, вам невероятно повезло, — в конце концов, командир разведывательного взвода смог выдавить из себя лишь это.
Энкрид счёл эти слова вполне уместными.
Не мог же он сказать, что запомнил передвижения врага и расположение лагеря благодаря бесконечным смертям и повторениям одного и того же дня.
— Да, нам сопутствовала удача.
Если это и была удача, то совершенно невероятная.
Словно богиня удачи не просто поцеловала его, а еще и провела с ним ночь.
Но, с другой стороны, кроме как удачей, это действительно никак нельзя было объяснить.
Поскольку скрывать это не было особой нужды, по разведывательному взводу поползли слухи.
Что Энкриду, командиру-катастрофе, благоволит удача; что сама богиня удачи доверила ему свои монеты; что он — само воплощение везения.
И что он истратил всю удачу своей жизни на эту единственную разведывательную миссию.
На обратном пути в расположение основных сил ничего не произошло.
За полдня ходьбы лишь ненадолго заморосил дождь.
Дождь посреди ясного неба. Редкое, но иногда случающееся явление.
Всю дорогу Энкрид был погружён в одну мысль:
«Было ли это лучшим решением?»
Этот вопрос он задавал самому себе.
Если бы он повторил «сегодняшний» день ещё несколько раз, сумел бы достичь другого результата?
Любое действие оставляет за собой тень сожаления. Энкрид усвоил это ещё в юности.
Важен не столько сам выбор, сколько то, почему ты его сделал.
«Я ведь тогда думал… что это было лучшим решением».
Но возможность повторять «сегодняшний» день невольно порождала другие мысли.
Действительно ли это был лучший выход? Сомнения, неуверенность, сожаление о том, что, возможно, существовал другой вариант.
«Всего четверо».
Столько человек вернулось живыми вместе с ним. Включая его самого — пятеро.
Половина отряда погибла.
И именно этот результат задал ему вопрос. Было ли это лучшим решением? Неужели нельзя было поступить иначе?
«Пятеро погибли».
Эти пятеро не были ни семьёй Энкрида, ни его друзьями.
Всего лишь сослуживцы, с которыми он провёл короткое время вместе.
Их жизнь… их смерть… ничего не меняла.
Но именно в тот момент, в том «сегодняшнем» дне, они были его ответственностью.
Мечта, которую он так долго хранил в глубине души, принципы, которые вели его на протяжении всего пути — именно они сейчас бросали ему упрёк.
Это и был твой максимум? Неужели ты не мог защитить больше?
«И каким же рыцарем ты после этого собираешься стать?!»
Мальчишкой Энкрид был просто очарован двумя словами: «рыцарь конца».
Мальчик, пленённый песнями бардов о рыцаре, который положит конец войне, стал взрослым.
Со временем Энкрид понял, что обладает ничтожным талантом. Пройдя через горнило сражений, он осознал и пределы своих возможностей.
И всё же он не отказался от мечты.
Даже если эта мечта истрепалась и превратилась в потёртую кожу.
Даже если в итоге она стала лишь лоскутом ткани, изорванным и искромсанным мечом реальности.
Он никогда не сдавался.
Поэтому он не мог остаться просто очарованным словом «рыцарь».
Рыцарь — это тот, кто защищает. Рыцарь — это тот, кто выходит вперёд. Рыцарь — это тот, кто являет миру то, к чему стремится.
«Так каким же рыцарем я стану?»
Бесконечно повторяя «сегодняшний» день, Энкрид смог перешагнуть за грань своих прежних пределов. А значит, отныне он должен был отстаивать то, что познал собственными глазами и ушами, то, что выстрадал и утвердил для себя как истину.
«Вспомнить бы… каким рыцарем я мечтал стать тогда?»
Мечта, искромсанная и опалённая реальностью, сама стала упрёком, воплотившись в его «убеждениях».
Энкрид принял этот упрёк и тем самым решил отпустить прошлое.
Даже если, повторив «сегодня» еще раз, он мог бы спасти ещё пятерых, теперь это уже было невозможно.
Тот «сегодняшний» день закончился. Цепляться за него было глупо.
— Основной лагерь! — крикнул один из солдат, шедших рядом.
— Фу-у-ух, выжили, — пробормотал Энри, которого поддерживали сзади.
— Так что, вернёшься и сразу к той вдове из цветочной лавки побежишь?
— Сначала нужно, чтобы эта битва закончилась, не так ли? — с радостным лицом ответил Энри на слова Энкрида.
Радость от того, что он выжил, что преодолел все эти невзгоды и вернулся живым, переполняла его грудь.
То же самое чувствовали и остальные. Особенно один из солдат, бывший головорез.
Всю дорогу он снова и снова прокручивал в голове события этого дня.
Как же ему удалось выжить?
Он думал, что всю жизнь проживёт как мелкий хулиган и так и умрёт, но как-то так получилось, что он оказался в армии.
И как-то так получилось, что он стал служить господину по имени Эндрю. А потом эта разведывательная миссия.
Он многое понял.
Погружённый в раздумья, солдат-головорез, хромая на раненую ногу, подошёл к Энкриду.
Он не делал этого намеренно, но за всю дорогу они не обменялись ни словом.
«Если не помнишь добра — ты не человек, а сука», — так говорил старший товарищ, который подобрал его в детстве.
Того старшего уже давно не было в живых, и увидеть его снова было невозможно, но его слова незаметно стали для него жизненным ориентиром.
Хоть он и жил развязно и кое-как, но даже бандит умел помнить добро.
— Прошу прощения за то, что вёл себя дерзко. За спасение жизни отплачу при первой же возможности.
Энкрид, уставившись на солдата, внезапно подошедшего и заговорившего, кивнул.
«Действительно ли я спас ему жизнь?»
По сути, это было место, где одно неверное движение означало смерть, и то, что солдат выжил, — его собственная удача.
На самом деле, повторяя «сегодняшний» день, этот солдат умирал много раз.
Просто в тот «сегодняшний» день, в тот самый момент, богиня удачи ненадолго задержалась рядом с ним.
— Делай как знаешь, — безразлично ответил Энкрид и отвернулся. Тут он увидел Эндрю и Мака.
— Мы тебе обязаны, — первым сказал Мак. В его взгляде не было прежней враждебности, скорее, доброжелательность.
Эндрю же пошёл ещё дальше.
— Было бы здорово, если бы мы смогли увидеться снова.
«Я-то думал, он просто заносчивый сопляк, а отношение-то изменилось».
Взгляд его стал уважительным.
Энкрид, прижимая ладонью к боку, где ощущалась боль, сказал:
— Если будем на одном поле боя, то ещё увидимся. Ведь цветок поля боя — это…
— Пехота!
Боевой клич пехоты стал их прощанием.
Наблюдавший за этим со стороны командир разведывательного взвода подошёл к ним.
— Всем вернуться в своё расположение. Раненым — в лазарет, позаботьтесь о себе. Все молодцы. И ещё… нет, ничего.
Командир разведывательного взвода, прежде чем развернуться, хотел было сказать Энкриду о результатах и награде, но передумал.
«Сначала нужно доложить».
Он ведь совершил то, во что и поверить-то трудно.
Неизвестно ещё, поверят ли наверху или нет, так что говорить об этом сейчас было преждевременно.
— Тогда…
Энкрид, чувствуя, как боль в боку быстро утихает, решив, что в лечении особой нужды нет, сразу же зашагал прочь.
Пора было возвращаться.
«Там ведь ничего не случилось, пока меня не было?»
В зарослях высокой травы ему некогда было об этом думать, но сейчас, когда он возвращался в расположение части, в свой шатёр, его невольно посещали мысли о том, спокойно ли вели себя его бойцы.
Может, сцепились с кем-то из другого подразделения. Или передрались между собой до крови.
Что бы там ни было, он был уверен, что что-то произошло.
Не зря же их отделение прозвали «проблемным».
Он ещё не дошёл до своего шатра, как вдруг…
Дз-з-зян!
Оглушительный звук, какой бывает лишь при столкновении стали со сталью, ударил по ушам.
Натренированный благодаря Заксену слух тут же себя проявил: он мгновенно определил источник звука.
Это было со стороны расположения его отряда.
Энкрид ускорил шаг.
Подойдя к шатру, он увидел толпу людей, окружившую что-то.
А в центре этой толпы он увидел двоих, скрестивших топор и меч.
Место действия — прямо перед шатром проблемного отделения.
С топором был Рем, с мечом — Рагна.