Энкриду снился сон.
Поле цветов и женщина.
— Я тут поживу у тебя какое-то время, имей в виду, — сказала она.
Она обладала таинственным очарованием.
Даже Энкрид, который редко засматривался на женщин, вряд ли смог бы её забыть.
Сон был сумбурным.
Цветочное поле сменялось чёрной рекой, появлялся лодочник, потом снова женщина, а затем — пантера.
«Ты-то что здесь делаешь?»
Он спросил её мысленно, но пантера лишь покачала головой и, обидевшись, отвернулась.
Это было так мило, что Энкрид не удержался и почесал её пальцами за ушком.
Гррр.
Говорили, что Озёрные пантеры — свирепые хищники, но в такие моменты она ничем не отличалась от кошки.
Она довольно заурчала. Этот звук показался Энкриду очень приятным.
Потом он на мгновение открыл глаза, но было непонятно, сон это или явь.
Прямо перед ним, в его объятиях, лежала женщина с цветочного поля и из-за чёрной реки.
К тому же, нагая.
Он моргнул — женщина исчезла, и он снова увидел макушку пантеры. Похоже, это всё-таки был сон.
«Вот только…»
В руках осталось ощущение приятной тяжести. А ещё более странным было то, что от неё исходили аромат и тепло, которых не могло быть у маленькой пантеры.
«Слишком уж реалистичный сон».
Тут на него снова навалилась дрёма, и Энкрид не стал ей сопротивляться.
Когда он проснулся утром, пантеры, которая обычно никогда не покидала его объятий до его пробуждения, нигде не было.
— Пан… Эстер.
Энкрид чуть было не позвал её по-старому, но вовремя вспомнил имя, которое дал ей во сне.
Тут же в углу что-то шевельнулось — это была Озёрная пантера, застывшая в напряжённой позе.
Она так искусно спряталась в тени казармы, что её было почти не заметить.
Хозяйка озёрно-синих глаз и чёрной, как эбеновое дерево, шерсти.
Она неслышно ступала по полу, а затем с независимым видом уселась в стороне.
На куске кожи, постеленном в углу для отдыха. Разумеется, на согревающей коже.
«За одну ночь от достатка к откровенной роскоши».
Надо же, даже какая-то пантера чистит когти на согревающей шкуре.
Рядом лежало вяленое мясо — то ли Крайс принёс, то ли Рем.
Пантера небрежно разорвала мясо когтями и начала жевать.
Но почему так пусто?
Потому что утром его не согревал маленький зверёк?
Или потому что сон был слишком реальным?
Ему казалось, он мог бы нарисовать нагое тело женщины из сна по памяти.
Конечно, он ни капли не разбирался в живописи, так что получилась бы мазня.
Но образ отпечатался в памяти очень чётко.
«Красивая была».
Её красота была выдающейся. Почти такой же неземной, как у эльфийки-командира.
— О чём так задумался?
— Сон приснился, слишком уж яркий.
Эстер посмотрела на Энкрида. Взгляд пантеры был странным.
Возможно, когда она назвала своё имя во сне, её воля оставила слишком сильный отпечаток.
Человек со слабой силой воли мог бы получить от такого ментальный урон.
Что же делать?
Может, стоит как-то вмешаться, даже будучи в теле пантеры?
Пантера посерьёзнела.
— И что за сон? — спросил Рем, лёжа и укутавшись в шкуру.
— Ты что, гусеница?
— Точно. Я гусеница. Гусеница, у которой остался один лишь рот. Так что покорми меня. Иначе эта слабая гусеница умрёт с голоду.
Этот ублюдок точно был наполовину безумен.
Энкрид пропустил его слова мимо ушей. Он того заслуживал.
— Так что за сон-то? — снова спросил Рем.
Энкрид, почёсывая подбородок, ответил:
— Странный сон.
— Странный?
Рем склонил голову набок. Поскольку из шкуры торчала только его башка, все эмоции он выражал лицом и головой. В своём роде это тоже был талант.
— Я видел обнажённую женщину.
Внезапно раздался кашель.
«А?»
Взгляд Энкрида метнулся к пантере.
Она, похоже, подавилась куском вяленого мяса и теперь не переставая кашляла.
— Эстер?
Пантера уткнулась мордой в пол, игнорируя его зов.
С самой первой встречи эта пантера была окутана тайной.
Хищник из хищников, хозяйка Зелёной Жемчужины.
Пантера с глазами, похожими на озёра, Озёрная пантера.
И этот свирепый зверь теперь давился, кашлял, пуская слюни на пол.
Кашляла она так, что казалось, вот-вот умрёт.
— Впервые в жизни вижу, чтобы пантера сдохла, подавившись вяленым мясом. Так что, красивая была?
Очень красивая.
Но он не ответил. Что толку говорить?
Всё равно это был лишь сон.
— Что-то ты совсем обленился за зиму, а, Рем? — сказал Энкрид, поднимаясь.
Когда он встал, то понял, что у него болит всё тело.
Каждое движение причиняло муку.
Но он по опыту знал: если в таком состоянии лежать без дела, станет только хуже.
Это не означало, что нужно было тренироваться. Раньше, в спешке, он бы принялся истязать себя ещё сильнее.
Но он уже знал, что так можно только навредить телу. Зная это, он научился соблюдать меру.
Да и спешить, как раньше, было уже некуда.
«Отдых — тоже часть тренировки».
Так говорили бесчисленные учителя фехтования.
Сегодня он просто разомнётся, и завтра станет немного легче. Монашеской гимнастики, которой его научил Аудин, будет достаточно.
— Так красивая была или нет?
— Какая разница? Это же сон.
Бросив короткий ответ, он вышел. Сегодня снова было холодно. Несмотря на боль во всём теле, он начал разминаться.
Особых мыслей не было. Наоборот, после хорошей трёпки в дуэли в голове всё прояснилось.
Он всегда задавался вопросом.
«Что делать дальше?»
Говорят, что талантливые люди, так называемые гении, видят свой путь, даже если не ищут его.
Находить то, что тебе нужно, чего тебе не хватает, — это тоже талант.
А что делать тем, у кого таланта нет?
Пробовать и то, и это.
На это уходит время. Стартовые позиции у всех разные.
Вот почему так важен хороший учитель.
Учитель, который укажет на твои недостатки, — это всегда сокровище.
На этот раз часть этой роли выполнила эльфийка-командир.
Теперь оставшиеся пробелы должен был заполнить кто-то другой.
— Аудин.
По утрам Аудин всегда выходил на улицу. Холод? Он был из тех, кто не обращал на такое внимания.
Не зря же его прозвали Молящимся медведем.
И вряд ли только за габариты.
— Да, братец. Хороший день, не правда ли?
Между ними пронёсся ледяной порыв ветра. Бордергард находился на севере континента Пен-Ханил.
Это был один из самых холодных регионов. Из-за пасмурного неба даже утром всё вокруг казалось серым.
Но Аудин всегда был таким. Светит солнце, идёт дождь — для него это не имело значения.
Хотя в снежный день он всё же воздерживался от слов о хорошем утре.
— И правда, — ответил Энкрид.
Какая разница, какой день.
Хотя нет, день и вправду был хорошим. Любой день, когда ты учишься чему-то новому, — хороший.
— Научи меня рукопашному бою.
Энкрид всегда был таким. Он делал то, что делал всегда.
Цель и воля были ясны.
Именно из-за такого отношения к товарищам у них и сложились нынешние отношения.
Аудин склонил голову набок.
Этот человек был для него поистине уникальным.
Видя, как его навыки растут за считанные дни, он задавался вопросом: какая удача сопутствует ему, чтобы такое было возможно?
Энкрид, его командир, в глазах Аудина был пылающим пламенем.
Пламенем, что сжигает всё вокруг, не замечая, как сгорает само.
И потому это пламя освещало и согревало всё вокруг.
Он встретил этого человека, когда отвернулся от всего мира, когда, по сути, был в полушаге от того, чтобы сдаться.
— Что вы делаете? — это была их первая встреча.
Энкрид стоял перед казармой и размахивал дубиной. Да не просто дубиной, а тремя вымоченными в воде брёвнами, связанными верёвкой.
— Силу качаю.
Разве сила так легко растёт, если просто махать чем-то тяжёлым?
Растёт, конечно, но это неэффективный способ.
Хорошо, если он так не угробит своё тело.
Аудин думал, что тот бросит это через пару дней.
Но Энкрид не бросил. День за днём он был неизменен. На поле боя, на дежурстве, в дождь, в снег.
Даже урезая время на сон, он махал мечом.
Аудин вспомнил себя в то время.
Опустошение — двумя словами можно было описать его тогдашнее состояние.
Он, источая мрак, спросил:
— Ваши навыки ничтожны. Зачем вы делаете это каждый день?
— Если продолжать, когда-нибудь станет лучше.
Ни тени обиды. На спокойный вопрос — спокойный ответ, после чего он продолжил своё дело.
Увидев это, Аудин почувствовал, будто молния ударила ему в голову.
«Как он может?»
Что им движет?
Какая вера в нём живёт?
Запаха религии не было.
Говорят, что усердие — это тоже талант, но если у тебя нет врождённых данных, долго на одном усердии не продержишься.
Энкрид был именно таким человеком.
Человеком, которого каждый день предавали собственные усилия.
Человеком, которого предавали каждый день, но который каждый раз шёл вперёд.
«Кто вы такой?»
С тех пор Аудин постоянно наблюдал за командиром.
И чем дольше он наблюдал, тем более ничтожной казалась причина его собственного уныния.
«Вера — это не то, за что ждут награды».
В тот день Аудин снова начал молиться.
— Братец, вы так все суставы себе угробите.
После этого он понемногу начал помогать командиру с тренировками.
Аудин видел человеческое тело. Можно сказать, что его дар видеть талант был не хуже, чем у Фроггов.
Если Фроггов называли «определителями таланта», то Аудина можно было бы назвать «определителем тела», который благодаря врождённому таланту и упорному труду видел тело и понимал степень его тренированности.
С его точки зрения, Энкриду для развития тела нужно было прилагать вдвое больше усилий, чем другим.
Такое у него было врождённое строение скелета.
И качество мышц было не лучшим.
Но разве это повод сдаваться?
Нет. Командир, которого он знал, был не таким.
— Начинать придётся с создания тела. Вы готовы? — спросил Аудин.
День был всё таким же ветреным.
Но с того дня, когда он, наблюдая за командиром, снова начал молиться, он считал каждое утро добрым.
Кроме снежных дней, конечно.
— Сколько угодно.
— Будет больно.
— Ничего страшного.
Это лучше, чем умереть.
Так думал Энкрид.
— Будет мучительно.
— Не проблема.
Это не так мучительно, как умирать, будучи бесчисленное количество раз проткнутым мечом.
— То, чему я вас сейчас научу, — это не монашеская гимнастика. Это техника, которую я разработал сам. Называется «Техника Изоляции».
Название звучало зловеще, но в то же время давало надежду.
Раз уж учиться, то учиться как следует.
Это были слова человека, который, на взгляд Энкрида, да и любого из отряда, владел лучшей боевой техникой из всех, кого он видел.
— Техника Изоляции.
Сердце зверя, Чувство клинка, Полная концентрация, а теперь — четвёртая техника.
— Это будет тренировка, которую нужно понять головой и выполнить телом, братец.
— Угу.
— Тогда приступим.
Тон был будничным. Энкрид так же буднично кивнул.
И тогда…
Кх-х-х-х-м-м-м…
В углу тренировочной площадки вместо крика послышались стоны.
— Это только начало, братец.
Энкриду начало казаться, что бог, которому каждый день молится Аудин, — это дьявол.
Гимнастика, которой он занимался до этого, была просто разминкой.
Вечно он твердил, что это основы.
— Мы будем наращивать мышечную массу, поднимая вес на основе гибкости. Приступим.
Аудин размял ему всё тело, а затем заставил принять странную позу.
Позу, от которой, казалось, мышцы вот-вот разорвутся.
Почему, когда он лежит на животе и пятки давят на ягодицы, передняя поверхность бедра горит так, будто её рвут на части?
Аудин лично схватил Энкрида за ноги и надавил.
Энкриду казалось, что руки Аудина — это стальные кандалы.
Такая в них была несокрушимая сила.
Энкрид, плохо понимавший своё тело, должен был изучить движение мышц на собственном опыте.
— Представьте, что вы пару раз умерли, и станет легче.
Он и так уже об этом думал. Это была череда ужасных мучений.
До такой степени, что хотелось просто умереть.
Кхр-р-г-г-грк.
Из горла Энкрида начали вырываться странные звуки.
— Ничего страшного. Я знаю ваш предел, братец-командир.
«Откуда ты знаешь мой предел?»
Может, Аудин на самом деле был психом?
Такая мысль сама собой приходила в голову.
И всё же в глубине души ему это нравилось. Ожидание того, что он получит в результате этих мучений, заставляло Энкрида стонать и корчиться от боли, но при этом улыбаться.
— Судя по вашему лицу, у вас ещё есть запас сил.
Да нет у меня никакого запаса.
В тот день Аудин, жрец дьявола, многократно разобрал, расчленил и разорвал тело Энкрида.
Это был один из дней в конце зимы.
После трёх дней развития гибкости, последовали упражнения с тяжёлыми камнями в ограниченных движениях.
— Вдох, выдох. Держите дыхание. Напрягайте пресс. Всё делается за счёт брюшного пресса, братец.
Техника Изоляции была не боевым приёмом. Это была техника перестройки собственного тела.
Две недели, целых две недели Энкрид терпел, чувствуя себя так, будто испражняется кровью.
И тогда стало немного легче.
Прошло ещё две недели.
— Уже можно терпеть, да?
Уже не было так тяжело, как раньше. Той адской боли больше не было. Начало было трудным, но оно того стоило.
Потому что по прошествии ещё двух недель, в общей сложности через месяц, его тело начало меняться.