Перевод: Энди
Он бежал не помня себя, и сколько прошло времени тоже не знал.
Дыхание сбилось, колени дрожали¹, пот ручьями стекал по подбородку, а в душе всё смешалось в полнейший сумбур, но он всё равно не мог остановиться и продолжал бежать.
¹ `膝が笑い` (букв. «колени смеются») – идиома, означающая, что колени подкашиваются от усталости или страха.
Если он не будет бежать, его настигнут непонятные чувства, преследующие его по пятам. И если они его поймают, вот тогда-то уж точно всему придёт конец — лишь эта уверенность теперь гнала Субару вперёд.
Истошный крик Рам, её полный ненависти и проклятий рёв, крик, в котором она заклеймила Субару как объект своей ненависти, — всё это до сих пор звучало у него в ушах.
Рам, которая всегда держалась дерзко, высокомерно и свысока смотрела на других.
И вот она, эта самая Рам, явила такие бурные эмоции, во весь голос кричала о своей ненависти.
Одно лишь воспоминание об этом заставляло сердце замирать от ужаса, и его охватывала неописуемая печаль.
Он сбежал. Он просто-напросто сбежал.
Он пронёсся бегом, выскочил из особняка, отбросив все звуки, доносившиеся сзади, всё оставил позади и умчался прочь.
Теперь Субару уже не мог вернуться в то место.
Рам и Розвааль не простят его, да и Эмилия с Паком вряд ли смогут до конца поверить тому, кто так упрямо молчал.
И даже Беатрис, связанная с ним контрактом, не разгадав истинных мотивов его поступков, вряд ли стала бы его активной союзницей.
Было бы хорошо, если бы он мог выложить всё начистоту.
Но сделать это ему мешала преграждающая путь чёрная дымка.
В мире, где замерло время, в мире, лишённом звуков, перед болью и ужасом, словно сжимающими сердце в тисках, — перед этим вся его трусливая решимость мигом развеивалась в прах.
В итоге, не выдержав ни боли, ни печали, Субару не оставалось ничего, кроме как бежать.
— Да что ещё оставалось, чёрт возьми! Что я мог… Да я и сам…
Он ничего не понимал.
Почему всё так обернулось? Что он должен был сделать?
Что нужно сделать, чтобы мир простил Субару?
— Ведь было же так… весело…
Его внезапно забросило в другой мир, и ему ничего не оставалось, как выживать в совершенно незнакомом месте, полном одних лишь тревог, — и то место, которое, казалось, приняло его…
Те дни, то время, та всего лишь неделя, что прошла с тех пор, — теперь казались Субару недосягаемо далёкими.
Снова и снова, возвращаясь, повторяя, — каждый раз мир скалил на Субару свои клыки.
Тот такой добрый прежде мир изменил свои краски, его яркое сияние поблекло, и теперь всё виделось тусклым.
Всё… больше не могу.
Внезапно эта мысль промелькнула у него в голове.
Ведь… больше и не нужно так стараться, правда?
Услышав собственный голос, подталкивающий к отчаянию, поддавшись этому сладостному искушению, Субару едва не перестал соображать.
Он думал, что если поступит так, как говорил этот голос, ему наверняка станет легче.
Субару всегда был склонен плыть по течению, выбирая лёгкий путь.
Да и не только Субару. Любой человек, наверное, таков.
Когда перед тобой два варианта, и ни от одного из них нельзя отказаться, тебя ждут мучительные часы раздумий.
И если в разгар этих терзаний вдруг появляется третий вариант — что тогда?
Кто сможет осудить импульсивное желание протянуть руку к этому варианту, кажущемуся таким притягательным, словно это божественное откровение, дар небес?
Если нельзя выбрать ни сопротивление, ни бегство, может, просто всё бросить?
— Бросить… говоришь…
Кровь стремительно отхлынула от головы, и даже стук сердца, колотившегося так сильно, теперь казался каким-то далёким.
Руки и ноги налились свинцом, шаг, прежде подгоняемый страхом, замедлился и постепенно превратился в шаркающую походку.
Внезапно взгляд, до этого словно затуманенный, прояснился, и Субару осознал, что находится в лесу, окружённый деревьями.
Похоже, в своём отчаянном беге он выскочил из особняка, свернул с тракта и заблудился где-то на горной тропе.
Окружённый густой, буйной зеленью, в полумраке, где даже небо скрыто кронами деревьев, Субару подумал, что это место очень похоже на то, где он умер в прошлый раз.
В тот самый миг, как он об этом подумал, перед ним возникло чёткое видение третьего варианта.
— Если умереть…
Спасёт ли это его от нынешней ситуации?
— А, ну да. Если сдохнуть, всё изменится.
Эти слова, слетевшие с губ, — бред, порождённый слабостью, — показались ему такими соблазнительными, что на лице Субару появилась искажённая усмешка.
Субару уже трижды лишался жизни.
Четвёртая смерть была для него чем-то неизведанным. Поэтому его терзало безосновательное беспокойство, что если он умрёт в четвёртый раз, то всё действительно закончится.
Но…
— Если всё этим и закончится, что в этом плохого?
С каждым повторением его положение становилось всё хуже.
Смерть от истощения, убийство железякой в ослабленном состоянии. Убийство от рук той, кому, казалось, доверял, а теперь — смерть этой самой особы и полная потеря доверия со стороны всех остальных.
В этот раз он сохранил лишь жизнь.
В этот раз у него осталась только жизнь.
Продолжать так барахтаться, потеряв всё, в ситуации даже худшей, чем в самом начале его попадания в этот мир. Какой в этом смысл?
Нет, даже если какой-то смысл и был, почему именно Субару должен был идти этим путём?
— Если хотите, сами и делайте, что считаете нужным! Меня… какое это ко мне вообще имеет отношение?!
Он прикусил губу, изливая ненависть к тому, кто втянул его в эту ситуацию.
Густое, тёмное чувство закипало в его внутренностях, все мыслимые проклятия заполнили голову, подливая чёрное топливо в уже иссохшее сердце Субару.
Выбрать «Смерть» — сейчас это казалось Субару самой лучшей идеей.
Если смертью всё закончится, то так тому и быть.
Но если предположить, что, умерев, он снова сможет вернуться во «второй день».
— К первому… Точно. Подружиться с Эмилией-тан, тискать Пака, поддразнивать Беатрис, обмениваться шуточками с Розваалем, быть вместе с Рам и Рем…
Возможно, он сможет просто повторить всё как в первый раз и весело провести время.
Если подумать, первый раз был для Субару сущим идеалом. Даже если нельзя было изменить будущее, где на четвёртую ночь он умер от истощения, та смерть не сопровождалась ни болью, ни страданиями, и, что самое главное, сулила покой и умиротворение.
Если он сможет вернуться в те дни, если сможет снова увидеть их улыбки, то умереть и вовсе не страшно.
Нынешняя безвыходная ситуация была для Субару куда страшнее, и, более того, он не мог сдержать щемящую тоску.
Затаив дыхание, он пошарил в кармане своих штанов.
Внутри тонкий предмет, который он сжимал в руке, — это было перо, которое он ни разу не выпускал из рук за эти четыре дня.
Заострённый кончик пера многократно пронзал тыльную сторону его ладони, каждый раз пачкаясь свежей кровью, и теперь запёкшуюся, почерневшую кровь уже было не оттереть.
Субару перехватил перо обратным хватом и направил его кончик себе в горло.
Кончие был достаточно острым, чтобы пронзить человеческую плоть, и Субару уже сам на собственном опыте мог это подтвердить.
Стоит только размахнуться посильнее и ударить со всей мочи — и цель будет достигнута.
— Ха-а… ха-а… ха-а… ха-а!
Перед глазами всё замигало, от слишком быстрого кровообращения всё тело горело, словно кипяток.
Но при этом кровь почему-то не приливала к голове, и мыслительный процесс застывал всё сильнее и сильнее, будто не зная предела.
Взгляд был прикован к кончику пера, его дрожащий краешек медленно, дюйм за дюймом, приближался.
Тяжёлое дыхание, более прерывистое, чем даже после спринтерского бега, сопровождалось тошнотой, и казалось, если он хоть на миг потеряет концентрацию, его тут же вырвет желудочным соком.
Колени дрожали, поясница подкашивалась, руки от локтей и ниже словно онемели и не двигались. И только правая рука, сжимавшая перо, смехотворно, как в какой-то дурацкой шутке, тряслась.
— Чёрт!
Он цокнул языком и тряхнул головой, словно пытаясь отогнать нахлынувшие чувства.
Левой рукой он схватил дрожащее правое запястье, чтобы зафиксировать его. Но стоило ему коснуться правой руки, как дрожь перекинулась и на левую. Обе руки, сжимавшие перо, мелко тряслись, не в силах исполнить задуманное.
— Прекрати… Прекрати же, говорю!
Он сорвался на крик от досады, но даже в голосе слышалась неунимающаяся дрожь.
В конце концов, он выронил перо и, когда наклонился, чтобы поднять его, колени, которые до этого «смеялись», окончательно ослабли, и он рухнул на землю.
Упёршись руками в землю, он ошеломлённо уставился на землю прямо перед собой, и вдруг из его глаз хлынуло что-то горячее; от досады он до крови прокусил губу.
Резкая боль, металлический привкус крови наполнил рот, и он зарыдал, ощущая всё это.
— Я даже такое… даже такое простое дело…
Неужели… не хватает смелости сделать даже это?
Пронзить — и станет легче.
Он так отчаянно думал об этом, но у Субару не хватило решимости довести дело до конца.
Он не мог ни поддаться импульсу и действовать наобум, ни претворить в жизнь лёгкое, слабовольное решение. Его решимость и готовность были слишком хрупки, максимум, на что его хватало, — это сидеть на корточках и реветь.
Даже если он выставит себя в таком неприглядном виде, ситуация ничуть не улучшится. И не ухудшится. Ничего не изменится. Просто неизменная реальность будет бесстрастно твердить, что Субару находится на самом дне.
Ни боль, ни страдания, ни печаль — всё, что толкало Субару к решению, — ничто из этого не проявляло к нему ни капли сочувствия.
Даже на тот вариант, которого он так жаждал, у него самого не хватило решимости.
Если уж выбирать конец, то, может, стоило дать Рам себя убить.
Субару не имел прямого отношения к причине смерти Рем. Поэтому, даже если бы Рам удалось его убить, это была бы совершенно ошибочная месть.
Рам, которая так рыдала от мучительной боли, словно её половину оторвали, которая так кричала о своей ненависти.
Если это могло бы хоть немного унять тот сжигающий её изнутри порыв, то жизнь Субару, который и так выбрал лишь бесславную гибель, можно было бы и отдать.
Казалось, он проявляет заботу о других, но по сути это было лишь бегство от реальности, желание отвлечься от собственной нерешительности.
Субару, избегающий даже взгляда на собственный позор, никогда бы не осознал, что эти мысли оскорбительны даже для Рам, которую он использовал в своих рассуждениях.
Это эгоистичное чувство, от которого отвернулись бы даже духи, — возможно, появление того в этом месте было провидением небес, не выдержавших вида такого позора.
— А?
Внезапно ощутив изменение в атмосфере, Субару, распростёртый на земле, поднял голову.
На земле, где он сидел скорчившись, в затуманенном слезами взоре ничего не изменилось. Но в полумраке, где солнечные лучи не пробивались сквозь листву и ветви, что-то насторожило его нервы.
Это было предостережение, исходящее от самого инстинкта.
Услышав этот тревожный звон, он поднялся, опёршись на одно колено, и осмотрелся. Протёр глаза, чтобы лучше видеть, прислушался, затаив дыхание.
Послышался шорох травы под чьими-то лапами, сухой треск качающихся веток раздавался один за другим.
Быстро. И резко. Что-то проворное и стремительное приближалось.
Сам того не заметив, он облизнул пересохшие губы и инстинктивно подобрал упавшее к его ногам перо. Перехватив его обратным хватом, он выставил его перед собой, охваченный беспричинной тревогой.
В тот же миг оно, раздвинув заросли, предстало перед Субару.
— Ты…
Преследователь из особняка — нет.
Его слабая надежда на то, что это мог быть кто-то оттуда, была обманута.
Перед его глазами, слегка опущенными от разочарования в своих же эгоистичных ожиданиях, оно, однако, стояло невозмутимо.
Судя по знаниям Субару, это существо больше всего походило на волка.
Всё его тело было покрыто чёрной шерстью, четыре лапы крепко впивались в землю, туловище прижато к ней. Из большой пасти, полной острых клыков, капала слюна, а посреди угольно-чёрной морды единственными яркими пятнами, заявляя о своём присутствии, зловеще пылали два красных глаза.
Длиной оно было около метра, а весом, вероятно, килограммов тридцать-сорок.
В его родном мире это был бы размер крупной собаки, но из-за своего поджарого телосложения оно не выглядело таким уж мощным.
Однако…
— Эй-эй…
Разве человек, знавший только ручных, домашних собак, мог сохранить спокойствие перед существом, которое сверкало глазами на добычу и тяжело дышало?
Перед этим зверем, который скалил клыки с явной враждебностью, лоб Субару быстро покрылся холодным потом.
Перед застывшим Субару оно опустило голову и фыркнуло.
Вероятно, оно пришло сюда, учуяв его запаъ. Его тело, после безрассудного бега, было покрыто многочисленными царапинами от веток, и многие из них всё ещё кровоточили. Вдобавок ко всему, он ещё и рыдал так безобразно. Улик, чтобы определить его местоположение, было предостаточно.
Чёрный пёс, который, опустив голову, угрожающе смотрел на него.
Внезапно он заметил, что на макушке у этого пса растёт желтоватый рог, что окончательно доказывало: это существо определённо отличается от тех, что он знал.
Перед лицом голодного, рогатого, свирепого зверя Субару почувствовал, как у него замирает сердце от ужаса, но вместе с тем он осознал, что испытывает какое-то непонятное облегчение.
Потому что ему, загнанному в угол, казалось, что этот зверь перед ним, возможно, без колебаний одобрит его решение.
— Только подумал дать Рам себя убить… и тут же это. Сам себе поражаюсь, какой же я непостоянный.
Поскольку у него нет твёрдой решимости, он продолжает плыть по течению обстоятельств.
Как и прежде, он и сейчас отдаётся на волю легко достижимого исхода, возникшего прямо перед ним.
Он не считал этот выбор ошибкой. Думать об этом было бесполезно, да и от мыслей ничего бы не изменилось.
Раскинув руки, Субару продемонстрировал рогатому существу свою беззащитность.
На мгновение рогатый, который до этого припал к земле, будто испугавшись, дрогнул, словно не поняв смысла действий своей добычи, и это показалось Субару немного забавным.
— Чего это ты так испугался того, кто и так уже сломлен?
Смешок сорвался с его губ.
Он сам удивился, что у него ещё оставались силы так смеяться.
Ему стало настолько легко на душе, что он даже рассмеялся.
Чёрный зверь, преградивший ему путь, — этот, очевидно считающий Субару своей добычей, и есть посланник небес, который исполнит его желание.
Субару, который не мог даже сам лишить себя жизни, он — своими клыками, своими когтями, своим рогом — нежно проводит его в сладостный застой.
Закончится ли всё смертью, или же он вернётся и погрузится в ленивое счастье.
Он не знал, что из этого ему уготовано, но так он сможет выбраться из этого безнадёжного тупика, в котором оказался.
Сейчас этого достаточно. Только этого. Большей роскоши он не желал.
Поэтому, уж лучше сразу, одним махом…
— А?
Он ведь только что думал об этом с таким просветлённым чувством, но звук стука чего-то твёрдого совсем рядом выбил его из колеи.
Обращая внимание на угрозу перед собой, он всё же попытался найти источник звука вокруг, но нигде его не увидел.
И тут же понял. Неудивительно, что не нашёл. Это было очевидно.
Этот тихий стук издавали его собственные зубы, стучавшие друг о друга.
— А?
Губы, пробормотавшие это, дрожали, кровь прилила к пальцам так сильно, что они заболели, а сердце Субару колотилось с такой скоростью, словно вот-вот разорвётся.
Осознав с опозданием эти изменения, происходящие с его телом, Субару был ошеломлён.
Почему его тело так отчаянно хотело убежать отсюда?
Это было так, словно…
— Это словно…
Я не хочу умирать.
Преданный даже собственным телом, Субару оказался в отчаянном положении, когда не мог доверять даже самому себе. И, не обращая внимания на его смятённые чувства…
— О?
Зверь внезапно исчез из поля зрения, и глупый возглас эхом разнёсся по лесу.
Ошеломлённо он искал глазами чёрную тень, которая только что была здесь. Не нашёл.
В следующее мгновение мощные челюсти вцепились ему в основание правой ноги.
— А-А-А-А!
Клыки пронзили плоть, достигли нервов, и рана, острая, как от лезвия, расширилась.
Хлынула кровь, движение мира замедлилось, и его взгляд, застывший на источнике боли, встретился с красными глазами, вонзившими в него свои клыки.
Словно громко заявляя о том, что он жив, его истошный крик разнёсся по всему лесу.