Перевод: Энди
Даже Эмилию Субару выпроводил из комнаты. Так мрачно началась его четвёртая петля.
Утром первого дня, после того как он ранил Эмилию бессердечным словом, его ждала встреча с вернувшимся в поместье Розваалем.
Его привычка подтрунивать над людьми никуда не делась, но Субару показалось, что тот смотрел на него как-то уж очень оценивающе, отчего стало не по себе. Было ли так только в этот раз, или и в предыдущие петли тоже — теперь он и не мог сказать.
Разговор их был коротким, и содержание его почти не отложилось в памяти.
Лишь какие-то слова о том, что с ним будут обращаться как с гостем, кажется, дошли до его сознания.
Кажется, Розвааль даже сказал, что он может оставаться, сколько душе угодно — очень удобные слова.
Для Субару это было и исполнением желаний, и в то же время уже совершенно неважно.
Выйди он сейчас из особняка просто так, его наверняка убьют, чтобы заставить замолчать. С другой стороны, если он так и останется бесполезным грузом для лагеря Розвааля, то его ждёт неминуемое будущее в виде фарша — это было очевидно.
Куда ни кинь — всюду BAD END.
Такое чувство, будто сохранился в точке, откуда уже невозможно избежать плохой концовки. И это притом, что сохранение было автоматическим — что за абсурдная настройка?!
Так ругаясь про себя, Субару провёл весь день, съёжившись в углу комнаты, в полной праздности. Пожалуй, это был первый день с момента его прибытия в иной мир, когда он абсолютно ничего не делал.
Если подумать, сейчас он оказался в том самом положении иждивенца, которого так ждал. Еду приносят, даже если не работаешь, и никто не ворчит, если сидишь запершись в комнате.
Он жил в ином мире жизнью хиккикомори, точно так же, как в своём прежнем. Этого он так ждал, но сейчас не испытывал ни малейшего удовлетворения от долгожданного времени.
Даже такой соблазнительный вариант, как предаться ленивому сну, был ему недоступен. Субару сидел на кровати в гостевой комнате, не в силах уснуть, обхватив голову руками и бесцельно проводя время.
В руке он обратной стороной сжимал гусиное перо, кончик которого был пропитан многократно наносимой и высыхавшей кровью. Каждый раз, когда сонливость одолевала его и веки начинали смыкаться, он вонзал перо в тыльную сторону ладони, болью насильно возвращая сознание в бодрствующее состояние.
Хотя он почти не двигался на кровати, Субару дышал ртом, и дыхание его было прерывистым и частым. Сердце колотилось быстро и коротко от неослабевающего напряжения, а глаза постоянно метались по комнате, подозревая в каждом углу какую-то аномалию.
Он умер уже трижды, и в поместье Розвааля наступил чётвертый цикл.
Количество смертей в первый день призыва составило три. Для Субару, преодолевшего тот день с четвёртой попытки, четвёртая смерть означала бы выход на неизведанную территорию.
Если я умру здесь и сейчас, возможно, в следующий раз я уже не вернусь…
Способа избежать смерти он не мог найти. И всё же умирать не хотелось.
Но и жить здесь было мучительно, невыносимо больно. Всё, что мог сделать Субару, чей разум, казалось, вот-вот помутится, — это выбрать решение, которое могло показаться лишь плодом помутившегося рассудка.
А именно: всё подвергать сомнению, всему сопротивляться и отчаянно цепляться за жизнь.
Уже наступил полдень второго дня четвёртой петли. Время, проведённое в бездействии, слишком сильно отличалось от предыдущих, так что на воспоминания о прошлых циклах полагаться уже не приходилось.
Что произойдёт — неизвестно, и ничто не казалось невозможным. И что бы ни случилось, всё обернётся только ему во вред.
Разочарованный в реальности, отчаявшийся в сложившейся ситуации, смирившийся с будущим — его сердце было сломлено и разбито вдребезги.
Теперь лишь его жалкие останки продолжали бессмысленно барахтаться.
Он не чувствовал разницы между днём и ночью, течение времени стало расплывчатым, а грань между сознанием и бессознательностью мерцала, словно марево.
Лишь боль от проколов на тыльной стороне ладони была отчётливой, и эта яркая острота ощущения доставляла ему какое-то странное, извращённое удовольствие, заставляя снова и снова ковырять рану.
Ковырять.
Ковырять.
— А вид у тебя совсем жалкий, в самом деле.
Внезапно раздался этот голос, и Субару, как ужаленный, вскинул голову.
Взгляд его, хищно блеснувший, как у зверя, упёрся в девушку, которая, держась за дверную ручку, заглядывала в комнату. В этой петле он ещё ни разу не встречался с ней.
Приход Беатрис — это было впервые за все четыре повторения. И Субару мгновенно насторожился.
Любая аномалия, происходящая только в этот раз, — непременно ведёт к угрозе его жизни.
— В этот раз ты, значит.
Низкий, охрипший голос удивил его самого.
Более двух дней он молчал, лишь тяжело дыша, и горло его пересохло и саднило. В голосе прозвучало больше враждебности, чем он намеревался вложить, и девушка, принявшая на себя этот заряд злобы, сказала: — Всего-то за день или два умудриться так протухнуть, я полагаю. Люди — существа неисправимо глупые, в самом деле.
— Не собираюсь выслушивать твои нотации… Зачем пришла?
Беатрис усмехнулась, глядя на жалкое состояние Субару. Неприкрытая грубость в его тоне заставила её недовольно нахмурить брови.
— Братик и та девчонка попросили проведать тебя, я полагаю.
— Пак и… Эмилия?
— Говорят, после пробуждения ты ведёшь себя странно, вот и заподозрили, не сделала ли Бетти чего, когда ты только очнулся, я полагаю. Какая невежливость.
Эмилия, которую, казалось, ранили бессердечные слова Субару, всё же беспокоилась о нём. Она предположила, что причиной его резкой перемены могла быть Беатрис, с которой он контактировал незадолго до этого, и обратилась к ней напрямую.
Беатрис, по какой-то причине не смеющая перечить Паку, да ещё и под давлением этого самого Пака, который был без ума от «дочурки», нехотя явилась проведать Субару.
Забота Эмилии — она лишь на самую малость согрела опустошённое сердце. Но её беспокойство было совершенно напрасным.
Причина его перемены никак не была связана с Беатрис, и это была проблема, которую уже никто и ничто не могло разрешить.
— Понятно. Хватит тебе. Я всё понял, так что можешь исчезнуть. Ты пришла извиниться. Этого достаточно.
— С чего это Бетти должна извиняться, я полагаю? Прежде чем я смогу уйти, мне придётся сперва исправить это твоё заблуждение, в самом деле.
Субару махнул рукой, небрежно пытаясь её прогнать, но Беатрис не уходила. Вместо этого она шагнула глубже в комнату, шурша длинной юбкой.
— Уф?
Внезапно она остановилась, сморщив носик.
Её миловидное, если бы она молчала, личико, завертелось, словно у собаки, идущей по следу, она принюхивалась к воздуху.
Вскоре она с явным неудовольствием во взгляде уставилась на Субару.
— Мало того, что вид у тебя стал тоскливый, так ещё и запах стал куда сильнее, в самом деле.
— А?
— Говорю о запахе, я полагаю. Ужасный смрад, прямо в нос бьёт, в самом деле. Пожалуй, тебе стоит пока держаться подальше от этих близняшек, я полагаю.
Беатрис зажала нос и помахала рукой, показывая, насколько ей неприятен запах.
Субару, даже не обратив внимания на её жесты, лихорадочно перебирал в памяти воспоминания, связанные со словом «запах».
Запах… кажется, об этом кто-то говорил в конце третьей петли…
— Чем это от меня пахнет? — подняв голову, впервые с каким-то подобием чувства в голосе спросил Субару.
На его вопрос Беатрис вскинула одну бровь и скрестила руки на груди.
— Запах Ведьмы, в самом деле. Нос сейчас отвалится, я полагаю.
При упоминании ключевого слова «Ведьма» уголок его сознания внезапно запульсировал.
Это слово было ему знакомо. Совсем недавно он где-то его встречал. Это было…
— Ведьма Зависти…
— А кто ещё в этом мире может иметься в виду под словом «Ведьма», я полагаю?
Насмешливый тон Беатрис заставил Субару невольно податься вперёд. Он протянул к ней руку.
— Почему ты чувствуешь этот запах от меня?
— А кто ж его знает? Может, Ведьма тебе благоволит, а может, ты её заклятый враг. В любом случае, раз уж она оказывает тебе особое внимание, ты — источник неприятностей, в самом деле.
— Быть «особым» для кого-то, кого не знаешь ни в лицо, ни по имени, — как-то не по себе от этого.
Беатрис пожала плечами, всем своим видом показывая, что дальнейшее обсуждение этой темы ей неприятно. Столкнувшись с её упрямым нежеланием говорить, Субару замолчал и погрузился в размышления, пытаясь осмыслить полученные обрывки информации.
Ведьма.
Ведьма Зависти — всемирно известная фигура из сказок, которую ненавидят, боятся, и чьё имя избегают произносить во всём мире.
Знания Субару о ней ограничивались лишь тем, что рассказывалось в историях, лишённых даже какой-либо связной сюжетной линии.
Разумеется, он не помнил, чтобы встречал её, и не имел никаких воспоминаний о каком-либо контакте.
Ситуация, в которой на нём мог бы остаться запах Ведьмы, была для него чем-то совершенно немыслимым и несправедливым, ведь он такого не испытывал.
Рем, кажется, тоже что-то такое мне говорила.
Если часть её чрезмерной жажды убийства была связана с этим, то Субару в очередной раз навлёк на себя чью-то ненависть за то, в чём не был виноват. Поскольку все его «прегрешения» были ложными обвинениями, невезение Субару, которого то и дело убивали, было поистине непревзойдённым.
Осознав, что с этим неоспоримым фактом ничего поделать нельзя, Субару устало и протяжно выдохнул. Беатрис, понаблюдав за ним и решив, что дальнейшего развития разговора не предвидится, картинно провела рукой по своим длинным волосам.
— Если больше ничего нет, то я пойду, в самом деле. Сообщу братику, что Бетти тебя навестила, я полагаю.
— Подожди минутку.
Она уже взялась за дверную ручку, собираясь воспользоваться «Дверным Переходом». Субару окликнул её, и она остановилась, обернув к нему лишь голову.
— Ты ведь чувствуешь себя виноватой передо мной, да?
Это была в какой-то степени авантюра, но сердце подсказывало, что это лучше, чем не делать ничего.
На лице Беатрис отразилось явное неудовольствие. Субару легонько хлопнул по простыне и повторил:
— Ты. Чувствуешь. Себя. Виноватой. Передо. Мной. Отвечай: «да» или «нет».
— Не чувствую, в самом деле.
— Я расскажу Паку.
— Кх… Быть может, совсе-е-ем капельку я об этом и подумываю, я полагаю.
Беатрис всем телом развернулась к Субару и, скрестив руки на груди, демонстративно отвернулась.
Он смерил взглядом её маленькую фигурку с головы до ног, затем вспомнил всё время, проведённое с ней до этого… и, после долгих раздумий, Субару принял решение.
— Если хочешь, чтобы я тебя простил, выполни одну мою просьбу.
А именно: — Одну ночь… нет, хватит до послезавтрашнего утра. Не могла бы ты… защитить меня?
Просить о таком девушку, которая выглядела младше него самого, — это был не просто бесстыдный, а вопиюще бесстыдный поступок.
На просьбу Субару Беатрис некоторое время молчала.
— Неоднозначная просьба, в самом деле. У тебя есть причины опасаться нападения, я полагаю?
Беатрис, продолжая смотреть на Субару свысока, принялась расхаживать по комнате.
— Вообще-то, я не хочу, чтобы этот особняк впутывали в какие-либо неприятности, в самом деле. Для Бетти он — незаменимое место, я полагаю.
— Я сам ничего предпринимать не собираюсь. Хочу лишь отмахнуться от летящих в меня искр.
— И даже это пытаешься переложить на других, но при этом замахиваешься на многое, в самом деле.
— На этот раз мне нечего возразить.
Субару опустил голову. Беатрис вздохнула.
Некоторое время в комнате царило молчание.
С опущенной головой Субару ждал, что вот-вот услышит, как закроется дверь. Звук того, как Беатрис, отвергнув его мольбу, вернётся в свою Запретную Библиотеку.
Когда этот звук раздастся, тогда последняя капля надежды Субару, только-только начавшая зарождаться, будет окончательно раздавлена.
И вот, ему полному такого смирения, она сказала: — Давай руку, в самом деле.
Беатрис подошла к кровати и протянула к нему свою маленькую ручку.
Субару невольно опешил. Она раздражённо взяла его правую руку, посмотрела на её испещрённую шрамами тыльную сторону и поморщилась.
— Отвратительно. У тебя ещё и склонность к самоистязанию? Ты просто неисправимый извращенец, я полагаю.
— Это слово — фирменный знак Розвааля, вообще-то. Я-то всего лишь пациент с тюнибё, у которого юность слегка чрезмерно бьёт через край.
— Ничего не поняла, но ясно одно: твоя неисправимость лишь усугубилась, в самом деле.
Вздохнув, Беатрис повернула правую руку Субару ладонью вверх, так, чтобы скрыть шрамы, и накрыла её своей маленькой ладошкой.
Естественно, словно по наитию, их пальцы переплелись, и они сжали руки друг друга.
— Я услышу твою мольбу. Именем Беатрис, контракт сим заключается.
Торжественность, с которой Беатрис произнесла эти слова, лишила Субару дара речи.
И тут же от их сплетённых ладоней хлынул ошеломляющий жар. Он распространился по руке Субару, прошёлся по всему телу, внезапно вливая новую энергию в его обессилевшее тело.
Озадаченный внезапным жаром, охватившим тело, он посмотрел вперёд. Беатрис смотрела на него с выражением крайнего недовольства, словно хотела сказать: «Я делаю это против своей воли».
— Пусть даже временный, контракт есть контракт. Заключённый согласно ритуалу, он абсолютен, в самом деле. Я исполню твою бредовую просьбу, я полагаю. Благодари меня, — так закончила она, дерзко глядя на Субару снизу вверх, но с видом полного превосходства.
Встретившись с её взглядом, Субару поспешно отвернулся, пытаясь сдержать внезапно нахлынувшую, необъяснимую волну эмоций.
Бушующая страсть, невыразимое чувство.
Не зная, как поступить с ЭТИМ, протянутым с самой неожиданной стороны, Субару зажмурился от жара, исходившего от сжатой ладони. — Серьёзно? Меня чуть девчонка до слёз не довела.
— Не смей называть меня девчонкой, в самом деле! И ещё, если пожалуешься братцу, я тебя никогда не прощу, я полагаю!
— Слишком уж отчаянно. Да уж, в этом ты одержима, как демон.
Получив в ответ взгляд, полный искренней враждебности, Субару ответил кривой усмешкой.
Это была первая, хоть и маленькая, но искренняя улыбка за всю эту четвёртую петлю.