Обогнали перевод старый, сделали его лучше, порядок восстановлен, выпуск глав немного будет реже, так как до онгоинга 9 глав.
Из-за приближающихся экзаменов смен у него сейчас было меньше обычного, так что Аманэ, закончив учебный день, послушно отправился домой и усердно занялся подготовкой.
От обычного дня отличалось разве что то, что сегодня пар было на одну меньше, Махиру до самого ужина не было дома — она занималась с Читосэ один на один, — а ещё к нему домой завалился Ицуки.
Казалось бы, Ицуки тоже должен был бы сидеть и учиться у себя, но, по его словам, стоило ему оказаться под одним потолком с отцом — и учёба тотчас переставала клеиться. В итоге корпеть над учебниками он решил у Аманэ.
Аманэ был не против: если Ицуки сидит тихо и действительно занимается, то всё нормально; вдвоём даже удобнее — можно задавать друг другу вопросы и гонять друг друга по задачкам. Поэтому он без колебаний его принял. Однако выражение лица у Ицуки было каким-то блеклым, не таким живым, как обычно.
Пока Аманэ, устроившись напротив за журнальным столиком, исподтишка разглядывал друга и думал, с чего бы тому такое унылое лицо, Ицуки, похоже, уловил на себе его взгляд и слегка, криво усмехнулся.
— Да не то чтобы что-то случилось. Просто думаю о том, что батя утром выдал.
Что именно тот сказал, Ицуки не уточнил, но в таких случаях почти всегда речь шла о какой-нибудь перепалке.
Если судить по тому, как Ицуки в последнее время взялся за ум, было видно, что учёбу он воспринимает всерьёз. Просто, может, в глазах Дайки это до сих пор не отражалось. Впрочем, тут была и вина самого Ицуки — он ведь старательно не маячил у отца перед глазами.
— Вы с Дайки-саном до сих пор в состоянии холодной войны?
— Это не то чтобы холодная война… Мы просто почти не разговариваем.
— Разве это и не называется «холодная война»?
— Если честно, мы и до всей этой темы с наследником особо не общались.
Слушая только Ицуки, можно было подумать, что в их семье царит сплошной мороз, но Аманэ, как посторонний, считал, что не имеет права осуждать.
В средней школе у него почти не было бунтарского периода, с родителями он всегда держался на неплохой, спокойной дистанции. Как ни странно, именно такая ровная и комфортная семья оказывалась скорее исключением — большинство семей так или иначе где-то перекашивало.
Однажды Ицуки даже говорил, что был бы рад поменяться с ним родителями, и раз уж он до такого додумался, значит, по отношению к своему отцу, Дайки, он испытывал довольно горькие чувства.
— Меня же, по сути, даже как «запасной» не воспринимали, — усмехнулся Ицуки. — Так, лишний рот: живи, как хочешь, нам всё равно. Если так смотреть, то сейчас мы даже чаще разговаривать стали.
— Не уверен, что это повод радоваться.
— Я тоже так не думаю.
Проведя по странице учебника красным фильтром от набора для заучивания, Ицуки несколько раз тяжело выдохнул. Он выглядел не сломленным, но явно усталым: взгляд подёрнулся тенью, ресницы опустились.
Какое-то время он избегал встречаться с Аманэ глазами, будто приводя мысли в порядок, а потом медленно поднял голову — и в его взгляде уже читалось куда больше решимости, чем прежде.
— Но ничего не поделаешь. Батя упрямый, его не переделаешь. Если кто и должен меняться, так это я. Себя поменять быстрее, чем другого человека.
От решимости, прозвучавшей в голосе друга, Аманэ даже прищурился, словно от внезапного света.
— Ты сильно изменился, знаешь?
— Вот поэтому я и говорю: проще изменить себя. Разве не так?
— …Да.
Аманэ кивнул не просто из вежливости, а с полным пониманием.
Он и сам, после того как начал встречаться с Махиру, не раз слышал за спиной, что они с ней «несовместимы» и «слишком разные». Но как только он научился отвечать на подобные комментарии спокойно и твёрдо, такие разговоры стали постепенно сходить на нет.
Он старался быть человеком, достойным Махиру, и, пока шаг за шагом менялся, окружающие незаметно привыкли воспринимать его именно таким. Можно сказать и иначе: в какой-то момент ему стало просто всё равно, что там кто шепчется.
У Ицуки ситуация была немного иная, но суть одна и та же: пока сам не изменишься, обстоятельства не сдвинутся с мёртвой точки. Ждать, что кто-то другой найдёт в себе силы измениться первым, бессмысленно — гораздо быстрее самому дотянуться до того будущего, которое хочешь.
— В общем, делать мне по сути то же самое. Работать, учиться, доказать, что я могу нормально выполнять обязанности студента. Я ведь и так не хулиганю, так что, думаю, хотя бы часть доверия вернуть смогу.
— Дайки-сан, конечно, человек сложный… и это мягко сказано.
Со стороны отец Ицуки казался страшно неповоротливым в вопросах отношений.
Когда он разговаривал с Аманэ без Ицуки, проблем в нём будто и не было, — значит, ошибался он, скорее всего, именно в общении с сыном.
— Он вообще всегда был сложным. Непонятно, что у него в голове. Но хотя бы за то, что я серьёзно занимаюсь, он уже не ругает — в его понимании это, наверное, уступка. А вот сегодняшние слова… я сам толком не понял.
— Я бы поставил на то, что он просто не знает, как с тобой обращаться, и потому предпочитает держаться в стороне.
— Может, и так, но знаешь…
— М?
— Почему… почему отцы так любят отказываться от нормального разговора? «Смотри мне в спину и всё сам понимай» — это что вообще за подход? Отцы что, дураки? С чего человек, с которым ты почти не общаешься, должен вот так, одним взглядом, всё о тебе постигнуть? Их в детстве не учили, что с людьми надо говорить лицом к лицу?
— Не думаю, что прям все такие…
— Я тоже так не думаю. Но мой батя — точно. Хочет, чтобы его понимали, а сам слова лишнего не скажет. Что он, «угадай-ка» устраивает? «Ну это же очевидно»? Да ни черта это не очевидно, вот поэтому я и злюсь!
— Эй, эй, успокойся, я понял, что у тебя скопилось…
Голос Ицуки стал резким, наэлектризованным — злость била через край. Аманэ поднялся, чтобы хоть немного сменить обстановку и дать другу выдохнуть, и направился к холодильнику в поисках чего-нибудь для перекуса и переключения.
Из гостиной доносилось глухое ворчание, похожее на далёкий гром. «Тяжело тебе», — подумал Аманэ, прекрасно понимая, что такие слова другу сейчас мало что дадут, и, стараясь охладить ему голову хотя бы чуть-чуть, медленно налил в стакан холодной газированной воды.
— Чёрт, как же он меня бесит. В такие моменты я реально начинаю завидовать твоим родителям. Они и выслушают, и поддержат, и спокойно за тобой наблюдают со стороны.
— Мне приятно, что ты так говоришь, но…
Вернувшись в гостиную с подносом, на который заодно высыпал немного чипсов, Аманэ увидел, как Ицуки смотрит на него с явной, почти завистливой тоской.
— На всякий случай скажу: мои родители не то чтобы позволяют мне вообще всё подряд. Где надо — ругают как положено.
Он пересадил влажные салфетки со стола в обеденной зоне на журнальный столик и пожал плечами.
Аманэ казалось, что Ицуки слишком идеализирует Шуто и Шихоко Фудзимия.
Конечно, даже с точки зрения самого Аманэ они были хорошими людьми: уважали собственного сына, относились к нему не только как к ребёнку, но и как к самостоятельной личности.
Но всё же, возможно, на фоне Дайки они в глазах Ицуки казались буквально идеальными.
— Но тебя ведь особо и не ругают.
— Скорее я не успеваю натворить чего-нибудь стоящего выговора. Хотя и меня ругали, и не раз. Просто… сначала всегда выслушают до конца, а уже потом делают выводы.
Голосу родителей никогда не было свойственно бездумное «ты неправ, потому что я так сказал».
«У любого поступка есть причина, — говорили они. — Не узнав её, нельзя судить». Поэтому, если дело не касалось прямой угрозы жизни и здоровью, сперва они слушали, что он сам скажет. Другое дело, принимали ли его доводы или нет.
Помещая чипсы в тарелку, Аманэ краем сознания перебирал прошлые случаи и понял, что у него почти не было воспоминаний о том, как родители на него срывались. В этом смысле, вероятно, в их строгости действительно было немного мягкости.
— Хоть капельку их терпения и холодного ума моему батяне бы… Можно, кстати, как-нибудь утащить у них стружку с ногтей? Я бы подмешал в его чай.
— Даже не думай.
— Эх…
Ицуки театрально расстроился, хотя прекрасно понимал, что это невозможно, и вскоре уже тянулся за чипсами. Увидев, что настроение друга хоть немного улучшилось, Аманэ с облегчением вернулся на своё место.
— Всё, хватит чудить. Давай продолжать учиться. Ты же хотел доказать Дайки-сану, что способен.
— Знаю, знаю, сейчас… Ох, вообще ничего не помню.
— Вспоминай. Это же проходили всего четыре месяца назад.
— Вот же ж… если не повторять, всё мигом выветривается.
Судя по виду, из головы у него напрочь вылетела хронология по всемирной истории. Аманэ вытащил из сумки толстый справочник и положил перед ним.
— Давай ещё раз всё туда забьём.
— Ты ведь тоже спартанец, да? — проворчал Ицуки, но в голосе проскальзывала тёплая благодарность.
Какое-то время они молча решали задания и по очереди задавали друг другу вопросы, но запас концентрации не бесконечен. Спустя чуть больше часа оба синхронно отложили механические карандаши и решили сделать перерыв.
Ицуки, похоже, тоже выдохся: едва услышав предложение Аманэ передохнуть, он тут же согласился и потянулся, разминая затёкшие мышцы. Он так увлёкся учёбой, что плечи у него явно затвердели, а на лице проступила лёгкая усталость.
— Ты прямо выложился.
— А как иначе, это же всё ради будущего.
Ицуки насыпал себе в ладонь ещё чипсов, хотя минутами ранее полностью забыл о еде, целиком уйдя в учебник.
Когда он говорил о «будущем», Аманэ прекрасно понимал, что речь идёт о будущем с Читосэ.
Оставалось только уточнить, насколько далеко вперёд он заглядывает.
— Ты ведь всерьёз думаешь о… ну… о женитьбе на Читосэ?
— Если бы нет, я бы так с батей не бодался.
Он и раньше это проговаривал, так что ответ был ожидаемым, но услышать это так прямо всё равно оказалось немного неловко. Зато где-то в глубине души стало легче: не только он один воспринимает свою девушку как спутницу жизни.
«В старшей школе думать о партнёре на всю жизнь» — для большинства это звучало бы как повод для усмешки. Дайчи Миямото прекрасно его понял, но вообще-то принято считать, что школьная любовь — это опыт юности, который почти всегда имеет срок годности.
— …И что тебе в Читосэ нравится больше всего?
На этот вопрос, сорвавшийся с языка сам собой, Ицуки ответил широкой ухмылкой.
— О, что-то ты потянулся на любовные разговорчики, Аманэ-кун.
— Дело не в этом. Просто я не знаю, как вы начинали встречаться. Сейчас-то я вас вижу каждый день, а вот что было «до» — нет. Вы как-то не особо об этом рассказываете, вот я и спросил.
Аманэ переехал в эту местность уже в старшей школе, так что время до и сразу после начала их отношений он пропустил. Краткую версию истории знакомства он слышал, но и Ицуки, и Читосэ подробностей избегали.
Из одного только любопытства копаться в их прошлом казалось неправильным — можно случайно задеть что-то болезненное, и он старался не лезть.
Но, глядя, как Ицуки изо всех сил работает ради общего с Читосэ будущего, Аманэ снова и снова ловил себя на мысли: «Он её действительно любит».
И от этого всё сильнее хотелось понять, что именно в Читосэ он считает настолько драгоценным, что готов идти с ней до конца.
Аманэ замахал руками, показывая, что не настаивает, но Ицуки вовсе не выглядел раздражённым таким вторжением в личную тему. Напротив — только что усталое лицо вдруг заметно смягчилось, а взгляд стал тёплым, будто он смотрел на залитый солнцем двор.
— Да всё в ней люблю. Лицо, фигуру, характер — если влюбляешься, то по полной программе. То, как она со всеми по-доброму общается, насколько она живая, весёлая, как легко подхватывает любой прикол… И то, что, если уж разойдётся, обязательно где-нибудь шлёпнется.
— И то, что стоит отвернуться — и она устраивает «чудо-кулинарии»?
— Это по-своему мило.
— Я только могу молиться, чтобы список жертв больше не расширялся.
— Я своим желудком всё перехвачу.
— А потом это прорывает оборону и валится напрямую ко мне.
— Ну, я там щит не ставил.
— Вот там-то и должен ставить, эгоист.
Лёгкий тычок ногой под столом, правда, не произвёл на Ицуки особого впечатления.
— В общем, пока Читосэ улыбается, мне достаточно. Люблю, как она светится, как меняется в лице каждую секунду — эмоции у неё прямо на ладони. Короче, люблю в ней всё… И ещё потому, что мы с ней — напарники по преступлению, будто два сапога пара.
— Чего?
— Я к тому, что мы с ней похожи. Наверное, именно поэтому и потянулись друг к другу.
Аманэ на мгновение даже потерял дар речи от такого оборота, а Ицуки, похоже, совершенно не собирался ничего разъяснять — только улыбался тихой, спокойной улыбкой.
— Там намешано всё: и жалость, и чувство вины, и какое-то тёмное, странное удовольствие… Но в итоге я всё равно понял, что люблю её. Толчок, может, и был не самым чистым, но сейчас я люблю её целиком, со всем этим багажом.
Ицуки редко делился тем, какие именно чувства между ними кипели в тот сложный период. Но одно было ясно: они прошли через конфликт, через рану — и всё равно выбрали друг друга.
По крайней мере, оба точно любили.
— Я не буду копать глубже, но… если вы любите друг друга, то всё нормально. Вы оба всё осознанно решили, так что мне вмешиваться не с руки.
— Ага. У нас своя форма любви. У вас с Махиру — своя.
— …Тоже верно.
Любовь не всегда проявляется так, как принято в романах или фильмах. У каждой пары свои чувства и свои отношения. То, что они с Махиру берегут в своём сердце, не обязано быть похоже на то, что есть у Ицуки с Читосэ.
Да это и не важно. Главное — что думают двое, а не что скажут остальные.
— Раз уж я тут душу изливал, то теперь твоя очередь.
— С чего это вдруг моя-то?
— Как же, как же. Мы ведь говорили, что надо проговаривать свои чувства, да? Давай, расскажи-ка мне, как сильно ты любишь Шиина-сан.
Ицуки вытер руки влажной салфеткой, схватил лежавший рядом смартфон и, уже с совершенно иным, чуть липким от удовольствия выражением лица, вперился в Аманэ.
Он, конечно, был прав, но вот взять и начать в красках расписывать, как сильно он любит Махиру, — да ещё перед другом, — для Аманэ было задачей почти непосильной.
— «Расскажи о любви»… ты вообще себя слышишь?
— По твоему поведению и так видно, что ты без ума от Шиина-сан, но ты почти никогда не говоришь вслух, что именно чувствуешь.
— И с какой стати я должен? Я же уже говорил, что в ней мне нравится…
— А повторить, раз уж зашла тема?
— Да чего ради… дурак.
— Не вредничай. Чувства надо проговаривать.
— Так я и проговариваю. Махиру я постоянно говорю, что люблю её. Не рассчитываю, что она всё поймёт только по моим действиям. Не хочу, чтобы она лишний раз переживала.
— Ух ты… Ты, как всегда, серьёзен и рационален, особенно когда дело доходит до девичьих тревог.
— Ты сам сказал: слова важны.
— Ха-ха, точно.
— Махиру, я уверен, мне доверяет и ни в чём не сомневается, но как раз поэтому я не хочу расслабляться и делать, что вздумается. Я не хочу быть тем, кто злоупотребляет чужим доверием. Частично я делаю это ради неё, но в большей степени — ради себя самого, ради того, каким человеком хочу быть. Она ведь и верит потому, что знает, какой я.
Он мог и помалкивать, но это не значило, что он махал рукой на выражение чувств. Ему казалось, что благодарность и любовь стоит произносить вслух — так обоим легче. Да и Махиру от этого явно становилось счастливее, поэтому он старался не забывать говорить ей приятное напрямую.
Махиру достаточно умна и чутка, чтобы понять его и без слов. Но рассчитывать только на её проницательность и самому ничего не делать он считал эгоизмом и детством.
В конце концов, если бы не она, набравшись смелости и сделав первый шаг, они бы до сих пор топтались на месте.
С тех пор, как они начали встречаться, он старался говорить прямо и не давать ей поводов для тревоги. Если всего лишь от того, что он ещё раз скажет «люблю», её сердце сможет спокойно биться без лишних страхов, — странно было бы этого не сделать.
Поймав взгляд Ицуки, который смотрел на него с каким-то странным, уважительным интересом, Аманэ только тяжело вздохнул.
— У Шиина-сан, конечно, глаз на людей точный. Влюбиться в такого вот прямолинейного, но при этом изрядно зажатого типа…
— Эй, ты всегда так меня видишь?
— Ну, при встрече ты был слегка заносчивый и строил из себя холодного красавчика.
— Хватит, это же чёрная страница моей жизни.
— И ты до сих пор краснеешь, как только о ней вспоминаешь, — вот уж действительно смешно.
— Смешно ему…
При воспоминании о себе тогдашнем ему хотелось залезть под стол и не вылезать. Но именно потому, что ему было так стыдно, он особенно ценил тот факт, что Ицуки в своё время подошёл к нему и заговорил первым.
Это, конечно, не отменяло того, что подвергаться насмешкам он не желал, и потому взглянул на друга с откровенным предупреждением.
Ицуки, однако, ничуть не стушевался — только отмахнулся рукой.
— Ладно, у меня самого таких страниц побольше будет. Но ты правда сильно изменился после встречи с Махиру.
— И меня до сих пор бесит, что твоё тогдашнее «пророчество» сбылось.
— То, что ты рано или поздно изменишься? Но ты ведь начал меняться уже тогда, просто это было не так заметно.
Улыбка у него стала ещё более хитрой, и Аманэ снова пнул его под столом, но эффект был нулевой.
— Ты невыносим.
От такого отношения хотелось только рукой махнуть. Чтобы хоть как-то прогнать неловкость, он провёл пальцами по волосам и глубоко вздохнул.
— …Я изменился благодаря Махиру. И благодаря вам с Читосэ. Я вам реально признателен.
Говорить это прямо в лицо Ицуки почему-то было ещё стыднее, чем признавать чувства Махиру, но сейчас было самое время. Слова о важности откровенности прозвучали первым делом от Ицуки, и Аманэ согласился. Значит, надо было следовать тому, во что веришь.
Губы чуть дёрнулись, хотелось скатиться на привычные шуточки, но он сдержался.
— Ого, это ты сейчас меня похвалил? Прямо, без «но»?
— Если начнёшь шуточки — заберу свои слова обратно.
Ицуки изобразил «тэ-хэ-перо», что для взрослого парня выглядело ужасно не к месту, и Аманэ лишь посмотрел на него пустым, слегка охладившим взглядом.
Видимо, он почувствовал, что перегнул палку, и, всё так же весело улыбаясь, стал руками разгонять повисшую в воздухе неловкость.
— В общем, факт остаётся фактом: ты очень любишь Махиру. Иначе меняться было бы так трудно, что ты давно бы сдался. Это любовь, чистой воды.
Судя по словам, он мог бы сказать это и с подколом, но на лице у Ицуки не было ни тени насмешки — только тёплое, немного задумчивое выражение.
Он сам прекрасно знал, сколько сил требует перемена, потому что сейчас на собственной шкуре проходил через то же самое.
Поэтому его слова были не подколкой, а искренней похвалой. И спорить с ними Аманэ не мог — только внутренний жар поднимался всё выше, заставляя его крепче сжимать губы, чтобы лишний раз не сорваться на что-нибудь глупое.
— Стыдно тебе, да? Но раз не споришь, значит, всё правда.
— …Ну да. Я её люблю. Люблю больше всех. Хочу сделать её счастливой. Готов поставить на это всю свою жизнь, всё, что у меня есть.
«Никогда бы не подумал, что стану так чувствовать», — промелькнуло у него в голове.
Что он встретит человека, которого захочет сделать счастливым ценой собственной жизни, и что они ещё и будут вместе.
— Это прямо настоящая любовь. Я бы включил запись и дал послушать Шиина-сан.
— Ни за что. Я это один раз сказал — и хватит. Забудь, что слышал.
— Нет уж.
«Как бы стереть это из его памяти…» — подумал Аманэ, криво усмехнувшись, и продолжил сверлить друга взглядом, в котором отчётливо читалось: «Быстро забудь». Ицуки только рассмеялся.
— Но, если что, я не вижу ничего страшного, если Махиру это услышит.
— Пусть и услышит, но я не смогу повторить это так же… Впрочем, я и без того постоянно говорю ей, что люблю её.
— Вот оно как?
— И хватит уже ухмыляться.
— Ладно, ладно, прости.
Если он и правда не перестанет ухмыляться, Аманэ может и взорваться — это Ицуки знал, поэтому его «прости» прозвучало быстро, хоть и без особой виноватости.
Аманэ, глядя на тарелку с чипсами, только вздохнул: «Он же половину пропустил мимо ушей».
— Так значит, ради доказательства этой любви ты и впахиваешь без остановки?
— …Ну не запрещено же.
— Что ты, я искренне уважаю то, как ты идёшь вперёд, ни на кого не оглядываясь. У тебя есть стержень, которого мне тогда не хватало.
— С чего ты решил, что «не хватало»? У тебя он есть. И ты всё доведёшь до конца.
Ицуки часто упрекал его в излишней самокритичности, но сам, похоже, ничуть не лучше.
Знакомый Аманэ Ицуки был легкомысленным только на вид — на самом деле он не был ни безрассудным, ни безответственным. Если он принимал решение, то делал всё, чтобы довести дело до конца, и сил, и способностей ему для этого хватало. Когда он действительно брался за что-то, его упорство поражало.
«Если уж кто и недооценивает себя до смешного, так это он сам», — подумал Аманэ и, не скрывая лёгкого раздражения, посмотрел на друга.
— С чего ты так удивился? Ты же реально упрямый и прямой.
Аманэ и сам не понимал, почему тут тот делает такие круглые глаза.
— …Теперь остаётся только не подвести твоё доверие.
— Ты же не подведёшь?
— Конечно нет.
— Вот и хорошо.
Недавние самоедские нотки в его голосе исчезли, а взгляд стал более ясным и устойчивым.
— Всё, хватит болтать. У нас и руки, и мозги уже отдыхают дольше, чем надо.
Они и правда заболтались — глянув на часы, Аманэ понял, что перерыв сильно вышел за рамки запланированного.
Повторно осознать, как сильно он любит Махиру, было приятно, но вот выложить всё это перед Ицуки он изначально точно не собирался, так что в груди до сих пор шевелился стыд. И всё же, как бы неловко ни было, ни о чём сказанном он не жалел.
К тому же ужин сегодня был на нём: раз он дома, готовить должен он, а не Махиру. Если продолжать трепаться, времени на учёбу и на кухню просто не останется.
Аманэ подтолкнул к Ицуки его карандаш, который тот бросил ближе к себе, и тот только усмехнулся.
— Ой, какой строгий. Настоящий спартанец.
— Тебе только так и надо.
— Жестокий ты человек.
Ицуки, смеясь, снова взялся за карандаш. Увидев, как у него на лице заиграла привычная улыбка, Аманэ тихо выдохнул и сам вернулся к учебнику.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
В телеграмме информация по выходу глав. Также если есть ошибки, пиши ( желательно под одной веткой комментов).
Телеграмм канал : t.me/NBF_TEAM
Поддержать монетой переводчика за перевод : pay.cloudtips.ru/p/79fc85b6